Пузырек произвел на присутствующих сильное впечатление. Кравченко молча поднялся и, согнувшись, направился к двери, за ним так же молча заковылял дядя Кузя. Яков, пробурчав, что у него отродясь столько золота не было, все же пообещал принести малость. Один Михайла помялся, хотел было что-то сказать, но, взглянув на отрешенное лицо Захарыча, промолчал. Хозяин забрал фонарь, и все вышли в предбанник.

Расходились поодиночке, договорившись о встрече через час. На улице начинало светать, из поредевшей темноты проступали неясные очертания дворовых построек, деревьев, изгороди. Теплый весенний дождь шумно барабанил по тесовой крыше бани.

Последним вышел Михайла и огородами направился к своей усадьбе; за ним, не отступая, шел Захарыч. Дойдя до своего огорода, Михайла остановился.

— Дальше, Захарыч, не ходи, при тебе рыть не буду.

— Пентюх! Я пособлю тебе лучше, чем следователь. — И Захарыч первый перелез через Михайлову изгородь.

Михайла смачно выругался, обозвал Захарыча бандюгой и кровопийцей и поплелся к стайке. Взял лопату, отмерил от угла коровника в сторону радиомачты тридцать две ступни и стал копать. На глубине четырех лопатных штыков наткнулся на валун. Захарыч посветил фонарем, Михайла нагнулся в яму и, подрыв левый бок серого камня, вскоре вытащил глиняную кринку с отбитым горлом, замотанную грязной тряпкой.

Ранним утром весь поселок уже знал о ночном обыске у Степанова, о предстоящем аресте, и против его дома толпились любопытные. Накрапывал дождь, но люди не расходились, ждали.

Ничего не ведал о случившемся один Пихтачев. Скрыв найденное золото, он потерял спокойствие и запил. И в это утро, еще хмельной, подошел он нетвердой походкой к сидевшим на бревнах людям и, узнав Гаврилу Иптешева, полез к нему целоваться.

— Вот беда, казенка заперта, выпили бы, — горевал Пихтачев и попросил покурить у Гаврилы.

— У кого какая беда! — вздохнула Ильинична, отвертываясь от Пихтачева.

— Начальник наш пропал, тюрьму едит, — объяснил Гаврила хмельному Пихтачеву.

— А он что? — бормотал Пихтачев, присаживаясь на мокрое бревно.

Ему объяснили. Он судорожно схватился обеими руками за бревно, бессмысленно вытаращил пьяные глаза, силясь понять смысл сказанного.

— Ты, Ильинишна, того… рехнулась? Не брал Степанов никакого золота. Он коммунист! Понятно тебе это, фефела? — закричал Пихтачев, с трудом поднимаясь с бревна.

— Да оно и коммунисты разные бывают… Вот ты, к примеру, — язвила Ильинична.

Пихтачев вздрогнул, побледнел.

— Я?! Что я? — тыча себя в грудь пальцем, спросил он упавшим голосом.

— С утра нализался, на работу сколько дней не выходишь! — наседала Ильинична.

— Это другое дело, грешен. А там золото…

— То-то и оно-то, за него перед законом ответ один, хоть ты коммунист, хоть нет.

Пихтачев, наконец, понял, что́ ожидает начальника прииска…

В доме Степановых тягостная тишина. Виталий Петрович, одетый по-дорожному, в свой рабочий костюм, сидит на диване в ожидании лошадей, следователь заканчивает протокол допроса. Лидия Андреевна молча убирает комнату. Лицо ее за ночь стало землистым, под глазами появились бороздки морщин.

— Лида, приведи Светлану, пора прощаться, — попросил Виталий Петрович.

Лидия Андреевна накинула на голову шерстяной платок, но не уходит, медлит. Тяжело выйти на улицу, сейчас ей никого не хочется видеть.

Кто-то хлопнул незапертой дверью, послышались торопливые шаги, и в комнату влетел Пихтачев. Он вытащил на ходу из-за пазухи белую жестяную банку, поставил ее на стол перед следователем и, тяжело дыша, сел на стул.

Лидия Андреевна закрыла глаза и тихо спросила:

— Это та банка?

— Банка другая, а золото то… нашел… Все до миллиграмма здесь, проверьте… Степанова не трожьте! — выкрикивал Пихтачев.

Следователь открыл банку, высыпал на газету горку золотого песка и, подойдя к Пихтачеву, крепко пожал ему руку. Потом порвал на мелкие части протокол допроса и рассеял их по комнате.

— Извините, что насорил, — сказал он хозяйке.

Степанов подошел к Пихтачеву, обнял и крепко поцеловал. Довольный следователь ссыпал золото в банку и спрятал ее в портфель.

— Господи, наконец-то кончился этот кошмар! Только сейчас я почувствовала, как смертельно, смертельно устала, — прошептала Лидия Андреевна, обнимая мужа.

И вдруг за их спиной раздалось сдержанное покашливание. На пороге комнаты появился Захарыч, за ним старший Кравченко. У Захарыча в руках свернутый платок. Он деловито его размотал и поставил на стол белую жестяную банку.

— Вот, товарищ следователь, как сами видите, не виноват Виталий Петрович.

Все замерли от удивления.

Захарыч счел нужным разъяснить, чтобы не возникли сомнения:

— Шел это я, шел утречком и нашел… под корягой схоронилась у самого берега реки.

Пихтачев возмутился.

— Врешь, старый хрыч, она не там была! — закричал Павел Алексеевич и, схватив банку, стал раскрывать ее.

— Несмышленыш ты. Откуда тебе знать, где оно было? Ты был шибко занят, — Захарыч щелкнул пальцами по горлу, — со мной не был. А золото там лежало, товарищ следователь, вот вам крест святой! — И Захарыч для убедительности перекрестился.

Пихтачев раскрыл банку и высыпал точно такую же горку золотого песка.

Следователь недоуменно переглянулся со Степановым, извлек из портфеля первую банку и показал ее Захарычу.

— В глазах у меня двоится или Виталий Петрович две банки потерял? Только что Пихтачев принес. А откуда, старина, взялась твоя? — спросил следователь.

Теперь изумились Захарыч и Кравченко. Вот так история!

Степанов понял все и взволнованно спросил:

— У стариков наскребли?

Захарыч неопределенно повел плечами и опустил голову: «Казните, виноват…»

Вечером у Степановых собрались друзья. Вернулся из района Рудаков, пришла Быкова.

Сергей Иванович сказал, что завтра бюро рассмотрит персональное дело Плюща, и по выздоровлении Степанова вопрос о маркшейдере будет решен на партийном собрании. Выводы ясны.

Заговорили о Пихтачеве, о стариках. Степанов признался, что его потряс поступок Пихтачева. Человек, к которому Степанов не всегда был справедлив, отказался от золота во имя его спасения. Может быть, впервые в жизни на глазах у Степанова навернулись слезы, которых этот сильный, резкий человек сейчас даже не замечал.

— Вот как получилось! — прошептал он, вытирая кулаком глаза, и, взглянув на Рудакова, тихо добавил: — Тебя мне тоже нужно благодарить. Твоя работа.

Рудаков, как бы не обратив внимания на эти слова, рассказывал Кате:

— Перелом в Пихтачеве начался во время урагана. Но тогда, геройски спасая засыпанных снегом людей, он думал, конечно, о восстановлении своего былого авторитета. Хотел противопоставить: «Глядите, на что способен Пихтачев, а Степанову и Рудакову это не по плечу…» История с Красновым отрезвила его, он стал отличать чистое от грязного. Авария на гидравлике была его вторым рождением. Так бывает в жизни: суровые события либо укрепляют человека, либо ломают его. Сегодня Пихтачев вновь подтвердил свое право на наше полное доверие, — обращаясь уже к Степанову, закончил он.

Лидия Андреевна звонила в контору — искала Павла Алексеевича, но его нигде не могли найти.

Ужинали в кабинете, чтобы не поднимать больного. Разместились кто как сумел — за письменным столом, на диване.

— Хорошо жить, когда тебя окружают такие люди, как Пихтачев, — сказала Лидия Андреевна. — А ты ведь его не понял. Эх ты, умник! И за какие только прегрешения несу я такой крест, Сергей? Ведь он дома настоящий деспот, — шутила Лидия Андреевна.

— Воспитывать его надо, — улыбнулся Рудаков. — Хоть он и деляга, но еще не совсем пропащий человек… Ты только по-честному признайся: ради кого ты так последнее время наряжаться стала?

— Что за вопрос! Разве хорошо одеваться можно только в Москве? А на приисках женщины должны ходить в спецовках? Ой, боюсь, что и тебя придется воспитывать, Сергей! — Лидия Андреевна погрозила пальцем.