— Тише, ребята, чё раскудахтались, радио не слышно! — в сердцах закричал дядя Кузя и ударил в пол культяпкой.

Но передача в это время уже закончилась.

Заметив у окна Михайлу, дядя Кузя приковылял к нему.

— Здорово, старик, слыхал, бобовина какая! Гаврила учудил со своей штольней, обскакал москвичей.

— С перепугу, что они сами найдут, и наш Гаврила храбрый стал, даже к шайтану в логово полез. Теперь большую премию отхватит, — с завистью проговорил Михайла, завязывая бинт на больной руке.

— Говорят, на курорту после поправки собирается; будет, язви его, ванны принимать из нарзану со сладким сиропом. Это верно. У кого большие деньги, завсегда с сиропом, — тоном знатока сообщил дядя Кузя.

В углу комнаты, где за столом сидела группа старателей, Иван Кравченко громко говорил Бушуеву:

— Не веришь, что Гаврила Иптешев работника держит?

— Нашел кулака! — засмеялся Бушуев.

— Нашел, не перебивай. Ходил я сегодня в тайгу зайцев пугать. Дорога торная, ну и свернул к иптешевской заимке. Гляжу — Гаврила, а перед ним медвежонок, что Федот привел ему в последний раз. Гаврила разговаривает с ним, ровно с человеком. «Ваша, говорит, мамаша моего мохнатого друга разорвала, значит, ты должен служить мне».

— Дюже заливаешь, охотник!

— И дает, значит, Гаврила медвежонку коромысло с ведрами, а медвежонок коромысло как брякнет о землю, оно пополам, — весело закончил Иван.

В наступившей на миг тишине со скрипом открылась дверь из ламповой и появился Степанов.

— Ну и начадили! — сказал он, переступая порог задымленной комнаты.

К инженеру подошел Бушуев:

— Здравствуйте, Виталий Петрович! С приездом!

Старатели окружили Степанова, шумно здоровались с ним.

— Присаживайтесь к нам, Виталий Петрович, — пригласил Бушуев начальника к столу, на котором лежали газеты и журналы. — Мы тут беседу про наши обязательства ведем, послушайте. Говори, Иван! — обратился он к Кравченко.

Иван смущенно отказался:

— Чего мне говорить? Попроси лучше Виталия Петровича о Москве рассказать.

Степанов охотно рассказал о московских новостях и в заключение добавил:

— На днях от артели примем все работы по руднику, полностью оплатим их и поведем строительство государственным способом.

— А что будет с артелью? — спросил Бушуев.

— Это дело самих артельщиков. Кто хочет — останется в артели, а кто перейдет на государственные работы.

Несколько минут все говорили наперебой, радостно поздравляя друг друга. Хотели было качать Виталия Петровича, да помешал низкий потолок. Все время молчавший Степан Кравченко громко крикнул:

— Что раскричались да распрыгались, будто сто тысяч по облигациям выиграли? Хоронить артель скоро будем, не до веселья!

— Ах, батя, нашел о чем жалеть! Веселые похороны устроим… Не себя, а дряхлую старательскую добычу похороним! — воскликнул, Иван.

Его дружно поддержали. Когда стало потише, дядя Кузя ехидно сказал Ивану:

— Торопишься отпевать артель. Помирать нам рановато, есть у нас на гидравликах дела. На хозяйские работы не торопимся.

— А куда вы подадитесь? Отработаете весну, вода кончится — и все равно к нам придете! — посмеивался Иван.

Дядя Кузя, растолкав локтями любопытных, протиснулся к Степанову и, солидно откашлявшись, спросил:

— А как насчет заработка и льгот на казенных работах?

— Как поработаешь. А вообще-то будут выше.

— Значит, и усадьба, и огороды, и насчет коровки и чушки, там курей, утей разных — все как было? — не унимался дядя Кузя.

— Да, это все как было.

Степанов поднялся. Проходчики, громко переговариваясь, с шутками направились к огням штольни, сверкающим на темном склоне горы.

По вырубленным в горе ступенькам Степанов со старшим Кравченко вышли на узкоколейный путь, слегка запорошенный снегом. В подземелье было тепло и тихо, туннель переливался мягким электрическим светом. Лампочки под сводами слились в одну яркую нить. И где-то у конца этой нити неожиданно появлялись шахтные вагонетки. Спереди на кузовах подвешены карбидные лампы, откатчиц скрывают кузова, и кажется, что вагонетки ползут сами. До Виталия Петровича долетел задорный оклик:

— Берегись!

Этот оклик уже чудился Степанову гудком электровоза, что скоро заменит откатчиц. Посторонившись, Степанов пропустил вагонетчицу Ксюшу, о которой слышал мало хорошего.

— Что пишет муж? — Степанов умышленно задал этот вопрос.

Не останавливаясь, продолжая толкать руками железный кузов, она нехотя ответила:

— Не пишет, видать, не до меня. Известное дело — все мужики кобели, только под старость святыми становятся, когда грешить уже не могут. — И Ксюша отвернулась.

Степанов только покачал головой. Остановил вагонетку, взял два куска породы и подбросил их на руке.

— Вместе с рудой и пустую породу выдаете? Думаете, о качестве лишь в газетах пишут?

Степан Иванович растерянно молчал, исподтишка грозя кулаком Ксюше. Но Ксюша беззаботно улыбнулась и толкнула вагонетку.

донесся уже из глубины штрека ее залихватский голос.

— Не серчай, Петрович, мы — старатели, с нас и спрос должен быть другой, — попробовал было отшутиться Кравченко, но, заметив досаду во взгляде начальника, замолчал и смущенно откашлялся.

Прошли в передовую выработку. Она была заметно искривлена: Борис Робертович неверно задал направление проходки. Здесь Федот кувалдой вбивал в грудь забоя короткий бур.

— Выработка имени нашего маркшейдера виляет, как пьяная, придется перекреплять вновь, — сердито сказал Степанов и добавил, обращаясь к Федоту: — Как золотишко?

— Большой золото, жила хороший, — тяжело дыша, ответил Федот.

Степанов взял у забойщика бур, осмотрел затупившуюся головку.

— Сколько времени «обуриваете»? — иронически спросил он.

— Второй сутки, ни черта не берет! Сама Катерина Васильевна целыми сменами здесь сидит, только перед вами ушла — расстроилась шибко. — Федот вытер руками куртки катящийся по лицу пот.

Виталий Петрович сел на валявшееся бревно крепежника.

— Вот она, старательская техника, Степан Иванович, с которой тебе жалко расставаться!

— Разве о ней речь, Виталий Петрович. Вечному старателю нашу жизнь жалко, хотя и трудная она бывала.

— А что жалеть, когда лучше будет? — сказал Федот.

— Ты без году неделя старатель — и помалкивай. А у меня дед полжизни, отец всю жизнь, да и я всю жизнь мыкался на старанке — и вдруг сразу конец! — Степан Иванович развел руками.

К ним подошла Наташа.

— Комсорг, здравствуй! Как дела?

Она привычным жестом сдвинула каску на затылок, и на ее высокий лоб скользнула прядка русых волос.

— Здравствуйте, Виталий Петрович. Дела неважные. А здесь особенно.

Кравченко разгладил длинные усы, насторожился.

— Руду не возим, говорят — вагонеток нет. А вагонетки под отвалом валяются да в ремонте. В нашем хозцехе не торопятся. Говоришь Краснову, а он только матерится.

— А ты, дочка, откуда все знаешь? — спросил Степан Иванович и с раздражением подумал: «Везде-то Наташка нос сует».

— По совету Сергея Ивановича провели комсомольский рейд, — ответила Наташа, поправляя на плече ремень кожаной сумки.

— Ну и что же? — спросил Степанов.

Наташа только безнадежно махнула рукой.

— Занеси-ка мне завтра весь материал по рейду, обсудим, кое-кому на хвост наступим! — прощаясь с Наташей, сказал Степанов и посмотрел на часы:

— Батюшки мои, второй час! Ох и достанется мне, Степан Иванович, от жены за эту ночную прогулочку!

— Не бойся, свидетелей много, защитим, — улыбнулся Кравченко. — Хорошие вести с иптешевской штольни, проходят ее дальше разведчики. Золотишко есть. Глаз не оторвешь! Недавно сам оттуда, — поглаживая усы, докладывал Степан Иванович.