— Приветик! Как выдающийся участник художественной самодеятельности, читал поэму «Демон». Разве ты не слышала? Транслировали по всему поселку!

— А почему ты, выдающийся артист, пропустил два политзанятия? — в тон ему спросила Наташа.

Вася солидно откашлялся в кулак.

— Так сказать, непредвиденные обстоятельства… Но я догоню, все как по инструкции будет, — попытался оправдаться он.

Наташа хитро прищурила глаза.

— Всем известны твои «непредвиденные обстоятельства»: новая учительница начальных классов, да?

— Вот и нет! Впрочем, это вечная тайна моей души… — начал было Вася, но, заметив подходившего Турбина, торопливо пожал Наташе руку и удалился.

Турбин шел на лыжах медленно, без палок.

— На рудник, Наташа? Пойдем вместе. Значит, сегодня наперекор стихиям заложим рудник, а? У Степанова рука оказалась твердая, — пробасил Турбин.

Они прошли мимо телефонной станции и почты, за которой виднелось задымленное здание электростанции, и оказались у моста через реку Кедровку. В заречной стороне поселка стояли высокие дома прииска и приземистые домики старателей, вплотную прижавшиеся к реке. Здесь же, на берегу реки, в реденьком перелеске, потонули в снегу длинные корпуса больничного городка; за ним высоко в небе торчали две мачты радиостанции, связывающей горный, засыпанный снегом поселок с внешним миром.

У моста они сняли лыжи и подсели на сани к безрукому возчику. Тощая лошаденка ленивой трусцой везла на рудник листовое железо. Возчик был молчалив, и Наташа, не получив ответа на свой вопрос: «Который раз едешь на Медвежью?» — оставила попытку завязать разговор.

Санная дорога стала постепенно подниматься в гору, часто виляя между деревьями. Встречный ветер стлал все новые и новые покровы снега. Лошадь пошла шагом.

Турбин слез с саней и, надев опять лыжи, зашагал позади. Наташа тоже решила идти пешком, но Максимыч запротестовал, и она осталась в санях. Медвежья гора приближалась. Проехали мимо большой площадки, на которой начиналось строительство гидростанции, мимо высоких штабелей леса, доставленного сюда по ледяной дороге Захарыча; оставили позади новый рубленый барак, в котором помещалась столярная мастерская; домик механической мастерской с закоптелой кузницей. Из-под снега виднелись кучи песка и камня, валялись толстые доски и горбыли, опрокинутые вверх колесами деревянные тачки. Отовсюду слышались громкие голоса, стук топоров, визг пил — подготовка к генеральному наступлению на тайгу была в разгаре.

На развилке дороги Наташа спрыгнула с саней и вместе с Максимычем свернула вправо.

Когда Наташа и Максимыч подошли к месту взрыва, здесь уже собралось много старателей, желавших лично убедиться, что рудник начинает строиться. Да и как было не прийти сюда! Каждому хотелось все увидеть своими глазами: ведь таких больших взрывов на Южном никогда еще не бывало, все приисковые лошади целый месяц возили только одну взрывчатку.

Расположенные в шахматном порядке шурфы на несколько метров уходили в глубь земли. В каждом из них были замурованы ящики с взрывчаткой. От шурфов к командному пункту — в разведочную штольню, похожую на блиндаж, — тянулись черные шнуры.

Наташа окинула все это хозяйским взглядом и, увидев Ивана у штольни, поманила его рукой.

— Ваня, проверим еще раз шнуры, нет ли где обрыва, — попросила она и направилась вдоль черной нитки, проверяя ее состояние. Рядом с ней, пригибаясь, шел Иван, осматривая другую нитку.

Когда они отошли далеко от людей и разговор их не могли услышать, Наташа смешливо вскинула на парня большие синие глаза.

— Я вчера получила твое письмо. Ты разве не мог поговорить со мной? — ласково упрекнула она.

— Не мог я решиться, Наташенька, у меня причина есть.

— Какая еще причина?

— Никогда я с девушкой не говорил об этом, а тут сразу… комсомольскому секретарю признаваться приходится.

Наташа расхохоталась, а парень, подняв на нее виноватый взгляд, смущенно закончил:

— В клубе хотел было все тебе разом выложить, да помешал твой батя.

Наташа перестала смеяться. Серьезное выражение ее лица даже испугало Ивана.

— Наташа! Иди быстрей, никак порыв… — услышали они за собой голос Степана Кравченко.

— Ну вот, а на этот раз помешал нам твой батька, — улыбнулась Наташа.

В бывшей разведочной штольне, на командном пункте, Степанов и Рудаков обсудили мельчайшие подробности проведения взрыва, и довольный начальник похвастался:

— Мы покажем этим копачам, как нужно работать, утрем нос разным пихтачевым.

— Начал за здравие, а кончил за упокой, — неодобрительно заметил Рудаков. — Кстати, заявление в партийное бюро поступило от Пихтачева — жалуется на тебя.

— Ну и что? — с видимым безразличием осведомился Степанов. — Надеюсь, ты принял меры?

— Да, будем обсуждать на бюро.

— То есть меня обсуждать, я так тебя понял? — с насмешкой в глазах переспросил Виталий Петрович.

— Заявление Пихтачева о твоих неверных действиях, — уточнил Рудаков.

— Шутить изволите! На то есть бюро райкома.

Рудаков пожал плечами. Неужели Степанову нужно разъяснять известные каждому коммунисту прописные истины?

— Ты член нашей партийной организации, и мы вправе обсуждать твои любые действия, так же как и мои, и любого из нас. Я не понимаю — ты что, боишься, что ли?

— Я ничего не боюсь, но подрывать свой авторитет как начальника прииска я никому не позволю. Понимаешь? Ни-ко-му! — повысил голос Степанов и отвернулся от Рудакова.

Наступило тягостное молчание. Рудаков решил все высказать Виталию, но ждал, когда тот заговорит сам, зная, что все равно Виталий сделает это первым. Степанов был взбешен: секретарь партбюро потерял голову — подменяет его, вмешивается в его деятельность, подрывает единоначалие…

— Что молчишь? — не выдержал он.

— Говорят, с хорошим другом хорошо и помолчать, — спокойно ответил Рудаков.

Его тон отрезвляюще подействовал на Степанова.

— Я тоже считал, что мы друзья, а ты вот что затеваешь.

— Не надо забывать то, что было известно уже в седой древности: «Платон мне друг, но истина дороже». Так, кажется?.. Ты просто болен, и по моему диагнозу антикритикой…

— Новое в медицине, поздравляю, — буркнул Степанов.

— Против любого замечания ты выставляешь, как щит, свой «подрыв авторитета» или «подрыв единоначалия». Если не знать твоего ершистого характера, то со стороны можно подумать, что мы все здесь только твои «подрыватели». Ты не находишь это смешным?

— Смешно там или не смешно, но ты не должен допускать разбора этой кляузы!

— Таких вопросов я единолично не имею права решать, я не удельный князь, а только секретарь коллективного партийного органа. Кроме меня, за разбор Бушуев и Турбин, значит, большинство бюро, а ты с Пихтачевым не в счет: вы — лица заинтересованные.

— Так в чем мое преступление? — недоуменно спросил Степанов.

— Контрабандным путем ввел государственные работы.

— Что?! — изумился Степанов.

— Изъял людей из подчинения артели и стал ими командовать через голову правления, фактически отстранил, от дел председателя. Поставь себя на минуту на место Пихтачева — как бы ты себя чувствовал, а?

Степанов на миг задумался и ответил:

— Артель отжила свой век — россыпи все выработаны, а рудник будет государственный. Я только указываю старателям их новое место.

— Если Пихтачев от старателей это место загораживает двумя руками, то ты, наоборот, взашей толкаешь. А нужно, чтобы старатель сам пришел к нам.

Степанов нахмурился, глубокие вертикальные морщины на его переносице стали еще глубже, но он слушал не перебивая.

— А ты влезь в шкуру старателя и погляди на рудник его глазами. Пока не видно больших перемен, подготовительные работы ведем пилами, кайлами да лопатами, как и на старанье. Машин и механизмов тоже не видать, облегчение человеку в работе не наступило, первая ласточка — этот взрыв. Жить богаче не стали. Так с чего же старателю бросать артель и бежать на твое новое место? — улыбаясь, все так же спокойно спросил Рудаков.