Катя подкинула в железную печурку несколько поленьев смолистого кедрача и, запахнув плотнее горняцкую шинель, подошла к маленькому окну с обледенелым, разбитым стеклом. Ее внимание привлекла странная сцена. На санной дороге, столкнувшись мордами, стояли две лошади, а их возницы громко ругались, потрясая друг перед другом длинными бичами.

— Ну! Сворачивай! — кричал худой, похожий на обезьяну.

— Нет, ты сворачивай, ты на простых санях едешь, а у меня груз!.. — орал другой, с пустым левым рукавом.

— Конь мой пристал, в снегу купался, — не сдавался первый.

— Сказал, не сверну, и все тут, — усаживаясь на сани, объявил безрукий.

Прислушиваясь к спору, Катя не заметила, как открылась дверь и в контору вошли курносый Вася Егоров и его черноглазый ученик Федот Иптешев.

— Здравствуйте, товарищ начальник! Зашли погреться перед сменой, — сказал Егоров, сдвигая на затылок шапку-ушанку.

— Присаживайтесь, только не курите, пожалуйста, здесь и так душно.

— Настоящий горняк табачного дыма не боится, — заявил Егоров. И, иронически поглядев на ее накрашенные ногти, безразличным тоном осведомился: — Значит, приехали подмогнуть нам золото разведывать?

Катя ничего не ответила, но покраснела и спрятала руки в карманы.

Вася счел себя победителем и переглянулся с Федотом:

— Форма вроде нашенская, горняцкая, а ноготков таких в шахте не видал. Пошли, напарник, нам на смену. Приветик!

Вдруг с шумом раскрылась дверь, и в комнату с криком: «Где начальник?» — вбежал безрукий возница.

— В кабинетах Степанова не ищи, он на стройке. Зачем он тебе? — полюбопытствовал Егоров.

— Михайла, распроязви его, столкнул с дороги мово коня, конь по уши в снег зарылся и не подымается. Порешил Михайла конягу, а с меня справлять будут, — жаловался безрукий.

— Доложи Катерине Васильевне, может, она поможет, — еле сдерживая смех, посоветовал Вася.

— Она? — с удивлением переспросил безрукий, показывая пальцем на Быкову. — Она хоть инженерша, да все одно девка. Михайла ее так пужнет, что она позабудет, как ее и звали-величали.

Катя поняла, что ей нужно вмешаться, вмешаться во что бы то ни стало, проявить характер, волю. Иначе оставаться среди этих людей ей будет нельзя: они уважают только сильных.

— Пойдемте сначала поднимем из снега лошадь, а потом будем зубоскалить, — твердо сказала Катя и первая вышла из комнаты.

В слабо освещенном забое, с двумя тускло мерцающими свечами, сидел на корточках Федот, рядом с ним на груде породы, положив под голову ватную фуфайку, сладко храпел Егоров. Время от времени Федот тряс его за плечо, но Вася продолжал спать. Перед Иптешевым лежала опрокинутая набок деревянная тачка, на борту ее чернильным карандашом была нарисована шахматная доска, разных размеров темные и светлые камешки изображали фигуры. Федот думал, передвигал камешки и опять принимался трясти Егорова.

— Васька, тебе говорят, вставай! Васька, второй час храпишь, работать надо!

Егоров лениво потянулся и, сладко зевнув, пробурчал:

— Отстань. На баяне так до рассвета заставляете играть, а отдохнуть даже на работе не даете. Покланяешься в другой раз…

— Штрек идти надо. Вагонетки стоят, песку нет, это плохо. Начальница ругаться будет, она шибко строгий.

— Это ты что же, Катьки-инженерши испугался?

— А тебе разве начальница не нравится?

— Это в каком таком смысле? Ноготки и прочее нравятся, а больше ничего выдающего в ней нет.

— Смотри, однако, прогонит тебя, как Михайлу. Давай работать будем.

— От работы лошади дохнут, это ты учти, Федот. У меня, к слову, есть и другие потребности, я люблю, например… помечтать. Вот лежу и мечтаю. Собрать бы все горы, что стоят на земле, в одну гору, сложить бы все камни в один камень, слить бы все озера, моря и океаны в одно море, а потом закатить бы этот камень да на эту гору, да пустить бы его в это море! Вот бы, Федот, булькнуло-то… Мировые проблемы решаю, а ты работать!..

Привстав, Вася сел на фуфайку и, увидев в темном штреке огонек приближающейся карбидной лампы, шепнул Федоту:

— Кажись, идет.

Быкова шла пригнувшись, чтобы не запачкать горняцкий берет о скользкие перекладины-огнивы. Осмотрев забой, она спросила:

— Вася, почему мало ушли забоем?

— Нет крепежника. Я не хочу нарушать правила безопасности, надо все чтобы как по инструкции, — насмешливо улыбаясь, развел он руками.

— А почему не сказал мне ни слова в начале смены или не послал Федота? Штрек наш разведочный, от него артель ждет особых результатов, а вы прохлаждаетесь. Отнесу простой за твой личный счет, в другой раз побеспокоишься, — строго сказала Катя и пошла к шурфу-лесоспуску.

Она оступилась на мокрой плахе и, чтобы не упасть, ухватилась за грязный подхват.

— Осторожно, не замарайте маникюр, чего доброго и его отнесете за мой счет.

Катя осветила лесоспуск и увидела, что он весь забит крепежным лесом. Поняв, что над ней издевались, она, не помня себя, подбежала к Егорову и, вцепившись в отворот его куртки, закричала:

— Слушай, ты! Мне надоели твои издевки. Простои организуешь, чтобы выжить меня из шахты? Но ты сам вылетишь раньше. Я на работе и шутить над собой не позволю! Отправляйся наверх и передай Рудакову, что я удалила тебя из шахты.

Катя резко повернулась и почти бегом покинула забой. Некоторое время Вася и Федот растерянно смотрели друг на друга.

— Получил? — сбрасывая с тачки камешки-фигурки, подзадорил Федот.

— Как пустую породу, выбрасывает меня, — глотая комок, подступивший к горлу, прошептал Вася. Он сорвал с головы шапку и швырнул ее на землю.

— Иди к Сергей Ивановичу, пускай выручает, — тоже поняв, что дело серьезнее, чем можно было предположить вначале, искренне огорченный, предложил Федот. Ему было жаль своего учителя, хотя поведения его он не одобрял.

— Не пойду, сам схлопотал… А ноготки-то у нее железные, на своей шкуре испытал, — растерянно добавил Егоров и, накинув на плечи фуфайку, вразвалку ушел от Федота.

Дела на Миллионном шли хорошо: план перевыполнялся и по добыче песков, и по намыву золота.

Краснов сдержал слово — Дымов и Михайла были переведены на увал. Недоверие, с каким Катя отнеслась к Дымову как к старому приисковому хищнику, прошло, работал он быстро, с утайкой золота не попадался, и Быкова теперь не просиживала почти целую смену в его забое, что она делала по совету Рудакова, когда начинала работу на Миллионном увале.

Каталем у Дымова был Михайла. Он тоже работал споро и, как видела Катя, всячески старался загладить свою вину. А сегодня Михайла катал особенно проворно. Наступили последние дни месяца. Дымовское звено должно быть передовым на шахте, чтобы комар носа не подточил. Согнувшись и выпятив вперед длиннущие руки, он, ловко балансируя, катил тачку по деревянной плахе-выкату и покрикивал: «Ну, берегись!» Неожиданно в темноте столкнулся с Красновым.

— Ты что, Пижон, оглох? — кричал Михайла на завхоза, пытаясь поднять опрокинутую тачку.

— Чего шумишь? Начальницы здесь нет, она без оглядки от Васьки вылетела, усердия не приметит, — засмеялся Краснов и дружески толкнул Михайлу. — А ловко вы ее с Дымовым опутали, она его даже в пример ставит. Передай Графу: «Снимайте, черти, ангельские крылышки, и за дело пора». Золото в вашем забое не из бездонной бочки добывается, нужно урвать и себе. Нахапали небось, а про своего благодетеля забыли, варнаки.

— Подъемное золотишко, что смогли, припрятали, только совсем малость. А куда ты его денешь?

— Вы только давайте мне побольше, а я сбуду одному знакомому дантисту, как только в город попаду. Поглядывай за Графом. Жду внизу. — И Краснов свернул в темную рассечку.

Михайла пошел обратно за лопатой и, тихо приблизившись к забою, спрятался за подхватную стойку.

Дымов, согнувшись, торопливо подкайливал почву и внимательно рассматривал отбитую породу. Вдруг он выпрямился, воровато огляделся по сторонам и наступил сапогом на маленький золотой орешек, желтевший среди серой каменистой породы. Решив, что никто из рабочих не видит его, он вытащил из кармана кисет с табаком и нарочно обронил его около ноги. Еще раз осмотрелся, нагнулся и, ловко сунув золотину в кисет, поднял его.