— Вестимо. А мы, паря, своей бригадой так решили: не уйдем домой, пока не закончим. Снежный шторм нам нипочем. Люди всего сильнее — были бы дружны.

— Все это так, Захарыч, но валить лес в буран опасно.

— А, по-твоему, паря, нам сложа ручки сидеть? Это ты уж у себя в горе за правилами смотри, а я свой курс знаю! — гордо ответил Захарыч. Ему не понравилось замечание Рудакова — вместо благодарности за такой труд выслушивай упреки.

Рудаков примирительно толкнул его локтем в бок.

— Довольно тебе ершиться. Послушай новость. По радио передали — скоро выборы в Верховный Совет.

Решив, что с честью защитил себя от несправедливой нападки, Захарыч сразу ответил, дружески подмигнув собеседнику:

— Вон чё. Посоветуемся с народом, ну и соревнование в честь выборов объявим. Заготовку леса на недельку раньше срока окончим, не смотри, что вьюжит, — солидно кашлянув, заявил он, затыкая бутылку самодельной деревянной пробкой.

Рудаков оглядел просеку, сплошь заваленную штабелями добротного леса, и с тревогой спросил:

— А вот как возить будешь? Лошадей тебе вместо двенадцати всего только трех дают. Знаешь? Остальных за взрывчаткой отправили, тракторы к нам из-за буранов долго не пробьются.

— Если лошадей нет, вывозка от нашей бригады не зависит, своих дел невпроворот.

Старик неторопливо раскурил трубку, стряхнул с коленей яичную скорлупу, кожуру картофеля и задумался.

Из-за груды наваленных веток показался сторож приискового магазина.

— Здравствуй, дядя Кузя! — приветствовал его Рудаков. — Приобвык немножко?

Старый плотник усмехнулся покровительственно, как взрослый человек над шуткой ребенка.

— Как не приобвыкнуть! Скоро шестьдесят годков, как привыкаю.

В разговор вмешался Захарыч:

— Сергей Иванович запрещает в буран лес валить! Слышишь, Кузя? То-то! Кузя у меня растущий товарищ. Сейчас выдвинулся вроде начальника по ученой части. Всю бригаду к лучковой пиле приспособил.

— Мы думали вам электропилу подбросить, с лесхозом договорились, а видишь, что кругом творится! — Рудаков развел руками и, спасаясь от косого снежного ливня, повернулся спиной к Захарычу.

— Вот чайку попью и весь лес лучковой свалю, — отшутился дядя Кузя. И спросил: — Как там моя старуха поживает, небось все гляделки в окошко проглядела? Она у меня страсть какая ревнючая.

— Хорошо, что буран, а то давно бы проведала. Нет ему, шалопутному греховоднику, доверия! — усмехнулся Захарыч.

— И не говори, паря! В молодости пошутил я с одной сродственницей, так моя Ильинишна всю жизнь надо мной изгаляется. В сторожа это она меня определила. Чтоб я, значит, никуда не мог отлучиться и ей проверять было способней. А сюда отпустила только на поруки Захарычу. Сурьезная она у меня, — хихикнул дядя Кузя.

— Про тебя, андел, и сейчас слых идет, лучше помалкивай, гулеван, — посоветовал Захарыч.

Дядя Кузя безнадежно махнул рукой: охоч он до бабенок и сейчас, что уж тут говорить!

Захарыч поворошил веточкой в трубке, постучал ею о кедр и, бросив Рудакову: «Пойдем!» — снялся с места.

Старик так стремительно зашагал по сугробам, что Рудаков еле поспевал за ним. От разбойничьих набегов ветра трещали деревья, в каком-то бесконечном, диком танце кружился снег. Остановились у лога, круто спускавшегося к старой гидравлической канаве, но и здесь, кроме снега, ничего не было видно. Рассекая белую мглу, согнувшись и закрыв рукой лицо, к ним пробирался Кузя.

— Эй, подгребай сюда! — крикнул Захарыч и подошел вплотную к Рудакову. — По этому склону до канавы метров восемьсот, а лесосечной дорогой три версты да все горы ломать. Смекаешь?

Рудаков кивнул головой.

Подошедший Кузя имел свое мнение о вывозке и попытался возражать:

— Ты, однако, тряхнулся…

— Ты погодь, старший на рейде я. — Захарыч вытащил из кармана трубку, набил табаком пополам со снегом и прикусил мундштук. — Расчистим дорогу от деревьев, утопчем снег и будем спускать лес к этому обрыву. А с обрыва сбросим прямо к гидравлической канаве. Малость пониже построим ледянку. Воду возьмем из выпуска канавы.

— Воды в канаве нет, — утверждал Кузя.

— Никшни! На поливку хватит, сам вчера проверял, — отрубил Захарыч, — из теплого ключа идет… Пока будем лес спускать до канавы, ледяную дорогу наморозим. По ней на сани вчетверо больше погрузим. Смекаешь?

— Будя хвастать, — не сдавался Кузя.

Рудакову было смешно смотреть на стариков, по-петушиному наскакивающих друг на друга.

— Тьфу ты, заполошный, — сердился Захарыч, — Не трави лучше! Давай, Сергей Иванович, трех кобыл завтра, они у меня по коротенькой дорожке и двенадцать заменят. Это тебе Захарыч говорит! — стуча себя в грудь, гордо закончил он.

— А когда собираешься начать строить ледянку? — спросил Рудаков. Он заинтересовался предложением Захарыча.

— Голому собраться — только подпоясаться. Мигом начнем, наперекор бурану.

Стало темнеть, и они зашагали к зимовью, обсуждая, как лучше построить ледянку. Старики проклинали бураны, расспрашивали Рудакова о приисковых новостях. В курной избенке было душно. Топилась раскаленная докрасна железная печурка, дымила выведенная в окно старая железная труба. На печной конфорке чадила засаленная сковородка.

Рудаков сел на деревянные полати, занимавшие больше половины избы и заваленные сеном, мешками и тулупами, но потом пересел на чурбашку, лежавшую у стоптанного порога, через который пробивался ветер. Здесь было легче дышать.

Все чаще хлопала дверь, обдавая Рудакова волнами холодного воздуха. Вскоре собралась вся бригада. На плохоньком столе из грубо отесанных досок накрыли ужин. Все интересовались намывом золота, спрашивали, как платит Миллионный увал.

Рудаков рассказал, что Миллионный увал вновь окрылил старателей. Вчера еще плакались и даже старики кричали — разбегаться надо, проклятый увал все силы вымотал, надоело по старым выработкам лазить и брошенные в старину столбики искать, ведь Миллионный за полвека весь исковыряли. А сегодня забыли старатели, что кляли вчера. Подфартил Миллионный, потому нет ничего лучше его на свете. Другую песню затянули старики: дескать, старатель золото нутром чует, фортуна — родная сестра ему, малость помучает, а никогда не бросит; значит, старатель и должен остаться старателем, как наши отцы и деды.

— А как золота не станет, опять прежнюю песню запоют: «Надоело! Уйдем… Хоть на хозяйские работы». А попадут на обогащенную струю — и на коле мочала, начинай сначала. Я им говорю, что больше двух месяцев на Миллионном нам не работать, все зачистим — и шабаш. И спрашиваю: «Как жить дальше и где артельные планы выполнять будем?» Молчат, о руднике будто и не слышали и, наверное, в душе на фарт надеются, — рассмеялся Рудаков.

— Знамо дело, надеются, ведь бог старателей по особому рецепту сотворил… Чего, паря, греха таить, все мы тоже надеемся, — хитро погрозив ему пальцем, ответил Захарыч.

Наговорились вдосталь и, когда стала тухнуть керосиновая лампа, залегли вповалку на полатях, накрывшись с головой пахучими тулупами. Вскоре раздался дружный храп, и только Рудаков, несмотря на усталость, не мог сомкнуть глаз. Он думал о новом инженере Быковой, с которой его на днях познакомил Степанов. Она чем-то напомнила Зину, разбередила душу. Скажи на милость, пришла на Миллионный, и сразу невесть откуда повалило золото. Легкая рука у нее.

Рудаков повернулся на бок и под визг бушевавшего за ветхой стеной ветра вскоре погрузился в тяжелый сон.

На другой день буран притих; проглянувшее солнце холодно посмотрело на растрепанную тайгу: что понаделал ветер в его отсутствие!

По настоянию Рудакова Захарыч отпустил бригаду в поселок. Людям нужно повидать семьи, помыться в бане, запастись продуктами. А сам Захарыч, наказав через Рудакова Наташе прислать табаку, остался один домовничать в зимовье.

Бригадир прошел на лыжах от лесосеки до обрыва. Затесал деревья под порубку, расставил вешки по трассе будущей дороги. У обрыва присел на пень, закурил и задумался. Седой и строгий, долго смотрел выцветшими глазами вниз, где чуть виднелась заснеженная выпуклая линия борта гидравлической канавы.