Предпосылки для формирования вольнодумной прослойки, которая в будущем доставит монархии столько хлопот и в конце концов станет ее гробовщиком, создал манифест о дворянской вольности.
Понадобилось соединение двух условий.
Во-первых, как я уже писал, у дворян появилось много досуга, который при желании можно было употребить на размышления. А во-вторых, освобождение от телесных наказаний и обладание некими неотъемлемыми правами вылились в идею личного достоинства, очень опасную для всякой тоталитарной власти.
Европейски образованные, высококультурные люди в России имелись и прежде, все же невозможно причислять к интеллигентам Василия Тредиаковского, считавшего за счастие высочайшую оплеушину, или льстивого в воспевании начальства Михайлу Ломоносова. Но ведущий журнальную полемику с «Патрикеем Правдомысловым» Николай Новиков и печатающий свою книгу-бомбу Александр Радищев – это уже принципиально иной стиль поведения.
Николай Иванович Новиков (1744–1818), человек частный, совсем не влиятельный и не очень богатый, сделал для просвещения общества, пожалуй, не меньше, чем великая императрица. Главная заслуга в распространении качественной литературы принадлежит ему. Он издавал учебники, словари, журналы, романы, философские и научные сочинения. Больше четверти всех книг в то время выпускались «Типографской компанией» Новикова.
Но деятельность Николая Ивановича не ограничивалась книгоиздательством. Подле Новикова собрался кружок таких же идеалистов, мечтавших об усовершенствовании человека и общества – безо всяких революций, а исключительно путем просвещения и доброжелательства. Многие из этих людей были состоятельны и щедро жертвовали на благотворительность. Молодой немецкий профессор Иван Шварц, братья Юрий и Николай Трубецкие, поэт Херасков, председатель Московской уголовной палаты Иван Лопухин и другие основали сначала «Дружеское учебное общество», печатавшее учебники и готовившее учителей, затем «Собрание университетских питомцев», «Переводческую семинарию».
Все они принадлежали к масонству, в котором тогда не видели ничего опасного или предосудительного – сам наследник престола Павел состоял в ложе. Это движение не ставило перед собой политических задач, а стремилось направить общество «посредством самопознания и просвещения к нравственному исправлению кратчайшим путем по стезям христианского нравоучения», так что даже и православная церковь относилась к таким помощникам вполне одобрительно.
Но с началом французской революции взгляды Екатерины резко переменились. Всякого рода тайные собрания, пускай даже и благонамеренные, стали в глазах правительства подозрительны. К тому же Новиков и его друзья не удовлетворились обычным масонством, а основали в Москве кружок розенкрейцеров, последователей мистического учения о духовном развитии. На государственные устои они не покушались, занимаясь только просветительством и филантропией, и все же вызывали у властей опасение, «не скрывается ли в них умствований, не сходных с простыми и чистыми правилами веры нашей православной и гражданской должности».
Как это обычно бывает, нашлись бесчестные честолюбцы, которые решили воспользоваться параноидальными страхами старой императрицы, чтобы сделать карьеру. Московский генерал-губернатор Прозоровский изобразил членов кружка заговорщиками, чуть ли не замышляющими убить государыню. Екатерина вспомнила, как Новиков осмеливался спорить с ней в журналах, испугалась отечественного якобинства и лично возглавила расследование. «Новиков человек коварный и хитро старается скрыть порочные свои деяния», – писала она, когда следствие ничего преступного в поведении розенкрейцеров не обнаружило. Безо всякого суда, лишь по приказу царицы, то есть совершенно по-ордынски, в нарушение законов, установленных самой Екатериной, бедного Новикова посадили в каземат Шлиссельбургской крепости, откуда после смерти своей гонительницы он выйдет человеком больным и психически сломленным. Изданные им книги спалили, сожгли даже дом, в котором собирались розенкрейцеры. Остальных членов высокодуховного кружка отправили в ссылку.
Николай Новиков. Д. Левицкий
За два года до московского разгрома Екатерина еще более сурово расправилась с человеком, который уж точно ни в каких заговорах участвовать не мог, ибо действовал в одиночку. Он, собственно, и не действовал, а всего лишь написал и издал книгу. Но для русского интеллигента главным деянием всегда была и будет публикация какого-нибудь смелого текста. Наверное, Екатерину можно назвать прозорливой: зная на собственном опыте силу печатного слова, царица относилась к нему очень серьезно.
Сочинение начальника Петербургской таможни Александра Николаевича Радищева (1749–1802) называлось по примеру модных тогда путевых заметок «Путешествие из Петербурга в Москву». Следуя из одной столицы в другую, путешественник высокопарно и чувствительно, как было принято в ту эпоху, ужасается страданиям народа и обличает его угнетателей.
«Земледельцы и доднесь между нами рабы; мы в них не познаем сограждан нам равных, забыли в них человека», – печалится автор и, как свойственно настоящему интеллигенту, угрызается собственной виной перед народом. Глядя, как борется на облучке со сном его слуга, Радищев в мысленном диалоге с самим собой предается мучительной рефлексии:
«Какое преступление сделал бедный твой Петрушка, что ты ему воспрещаешь пользоваться усладителем наших бедствий, величайшим даром природы несчастному – сном? …Ведаешь ли, что в первенственном уложении, в сердце каждого написано? Если я кого ударю, тот и меня ударить может. Вспомни тот день, когда Петрушка пьян был и не поспел тебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если бы он тогда, хотя пьяный, опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу!
– А кто тебе дал власть над ним?
– Закон.
– Закон? И ты смеешь поносить сие священное имя? Несчастный!.. – Слезы потекли из глаз моих».
И так далее.
Слезы текут почти на каждой странице этого трогательного сочинения, которое, пожалуй, имело очень мало шансов на успех у публики, но бдительные люди подсунули книжку (тираж 650 экземпляров, выпущена на средства автора) императрице Екатерине – должно быть, вперемежку с известиями из революционного Парижа, – и царица прославила автора. Несколько чудом уцелевших копий передавались из рук в руки как драгоценность.
Все поля «Путешествия» императрица исписала гневными примечаниями. Особенно ее почему-то взбесило, что автор обзывает царский дворец «обиталищем деспотизма», хотя сама Екатерина признавала свой образ правления деспотическим.
Радищева арестовали, посадили в крепость, подвергли допросу по двадцати девяти пунктам, кажется, составленным самой царицей. Александр Николаевич во всем раскаялся, сослался на свое сумасшествие и сумасбродство, но это его не спасло.
Александр Радищев. В. Гаврилов
Книгу сожгли, автора осудили на смертную казнь. «В намерении сей книги на каждом листе видно: сочинитель оной наполнен и заражен французским заблуждением, ищет и выискивает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приведению народа к негодованию противу начальника и начальства», – так оправдывала Екатерина жестокость, а секретарю сказала, что Радищев бунтовщик хуже Пугачева. Александра Николаевича не казнили, но отправили в Сибирь, где он, как и Новиков, отчасти повредился в рассудке. Десять лет спустя, уже помилованный новой властью и вернувшийся в столицу, однажды он испугается, что его снова арестуют, – и в припадке паники перережет себе горло бритвой. У интеллигентов психика хрупкая.
Нужно признать, что умная женщина Екатерина в своих опасениях была права. Слабый Радищев для самодержавия действительно был страшнее грозного Пугачева. Потому что Пугачеву можно отрубить голову, и от него ничего не останется, а раз высказанная идея – если она востребована жизнью – будет набирать силу, и с этим уже ничего не поделаешь.
