В конце концов, пройдя дугой по Приуралью, Пугачев двинулся через Заволжье на запад. Здесь его армия пополнилась за счет местных народов – татар, чувашей, мордвинов. У всех были причины ненавидеть русских чиновников. Мятеж казался сказочным Змеем-Горынычем, у которого вместо отсеченной головы немедленно вырастают две новых. К началу июля в войске опять было около 20 тысяч человек.
Впереди находился большой город Казань, а за ним, по ту сторону Волги, начинались глубинные российские земли.
Восстание переходило в свою третью стадию – крестьянскую.
Этому повороту предшествовали кровавые бои у стен Казани.
Сам город 11 июля был захвачен, разграблен и подожжен, но гарнизон засел в крепости. Осажденных спасло приближение Михельсона. В семи верстах от Казани произошло упорное сражение, и опять военное мастерство небольшого контингента регулярных войск (800 карабинеров и гусар) одержало верх над необученной и бесформенной массой. Пугачевцы разбежались.
Но всего три дня спустя у Емельяна снова была армия не меньше прежней. Крестьяне стекались к нему со всех сторон. Пятнадцатого июля было новое сражение. Потеряв сотню солдат, Михельсон перебил две тысячи повстанцев и еще пять тысяч захватил в плен. Казань была освобождена, Пугачев опять бежал и два дня уходил от погони. Несколько сотен человек – вот всё, что у него осталось.
После каждого такого разгрома в столицу неслись донесения, что восстание наконец подавлено – и всякий раз оно вспыхивало с еще большей силой.
Самая мощная вспышка произошла теперь.
Спасаясь от преследования, восемнадцатого июля Пугачев переправился на правый берег Волги. Там немедленно всё запылало. «Вся западная сторона Волги восстала и передалась самозванцу, – пишет Пушкин. – Господские крестьяне взбунтовались; иноверцы и новокрещеные стали убивать русских священников. Воеводы бежали из городов, дворяне из поместий; чернь ловила тех и других и отовсюду приводила к Пугачеву».
Причиной всеобщего восстания был манифест «Петра Третьего», отменявший крепостничество, солдатчину и все подати, даровавший «рабам всякого чина и звания» полную свободу, а также земли, леса, рыбные ловли и «протчие все угодья» – одним словом, всё, о чем только мог мечтать народ. Не могла не понравиться крестьянам и та часть указа, в которой государь император разрешал им убивать и грабить помещиков – «поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами». Заканчивался манифест оптимистично: «По истреблении которых противников и злодеев-дворян, всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет».
После такого призыва сразу в нескольких соседних губерниях развернулись события, которые иначе как гражданской войной не назовешь.
Прежде всего, опять изменился состав повстанческих сил. Башкиры и большинство заводских остались на другом берегу Волги. Теперь мятежные отряды почти целиком состояли из русских крепостных крестьян. Небольшие группы агитаторов по собственной инициативе ходили по деревням, объявляли «государеву волю» – и немедленно начинался бунт. Восстание децентрализировалось, оно распространялось со скоростью лесного пожара.
Повсюду горели помещичьи усадьбы, резали господ, которые не успели сбежать. По сведениям, которые приводит Н. Павленко, в Нижегородской губернии лишились жизни 348 дворян, четверть общего количества; в Воронежской – 445; в одном лишь Алатырском уезде мятежники казнили 221 дворянина.
Паника охватила не только помещиков, но и представителей власти. «Нижегородский губернатор, генерал-поручик Ступишин, писал к князю Волконскому, что участь Казани ожидает и Нижний и что он не отвечает и за Москву», – рассказывает в своей «Истории» Пушкин.
Если бы Пугачев действительно повернул вглубь России, очень возможно, что ему не пришлось бы и сражаться. Крестьяне всюду встречали бы освободителя хлебом-солью. Но Емельяна тянуло в более привычные и знакомые ему места. Он надеялся заручиться поддержкой донского казачества, к которому принадлежал и сам, а не получится – так уйти на Кубань и оттуда в Персию. (Точно так же век назад повел себя Степан Разин, вволю «погуляв» и потерпев военное поражение).
Дойдя до Арзамаса, мятежники повернули на юг. Зная, как ненадежно его нынешнее войско, Пугачев нигде долго не задерживался, стремясь оторваться от преследователей. Двадцать седьмого июля без боя взяв Саранск, второго августа он уже был в Пензе, где его встретили иконами, а три дня спустя оказался перед Саратовым. Часть гарнизона перешла на его сторону, город пал. Все захваченные дворяне и чиновники, 45 человек, были повешены.
Через два дня после ухода пугачевцев город был занят правительственными войсками, но в это время Пугачев уже подходил к Царицыну. Два дня пытался взять крепость, но был отбит, а дальше задерживаться не посмел – к городу форсированным маршем шел Михельсон.
Задержка у стен Царицына оказалась роковой. Двадцать пятого августа ста километрами южнее, близ Черноярска, четырехтысячный отряд Михельсона, произведя обходной маневр, перегородил дорогу десятитысячному крестьянскому войску. Тут уже выбора не осталось – пришлось давать бой.
Крестьянская война 1773–1774 годов. М. Романова
Михельсону удавалось побеждать и при куда худшем соотношении сил, поэтому сражение больше напоминало побоище.
Вот описание этой последней битвы гражданской войны в лаконичном изложении Пушкина: «Пугачев стоял на высоте между двумя дорогами. Михельсон ночью обошел его и стал противу мятежников. Утром Пугачев опять увидел перед собою своего грозного гонителя; но не смутился, а смело пошел на Михельсона, отрядив свою пешую сволочь противу донских и чугуевских казаков, стоящих по обоим крылам отряда. Сражение продолжалось недолго. Несколько пушечных выстрелов расстроили мятежников. Михельсон на них ударил. Они бежали, брося пушки и весь обоз. Пугачев, переправясь через мост, напрасно старался их удержать; он бежал вместе с ними. Их били и преследовали сорок верст. Пугачев потерял до четырех тысяч убитыми и до семи тысяч взятыми в плен. Остальные рассеялись. Пугачев в семидесяти верстах от места сражения переплыл Волгу выше Черноярска на четырех лодках и ушел на луговую сторону, не более как с тридцатью казаками».
Раньше Пугачев после очередного поражения всякий раз быстро пополнял ряды своего воинства новыми добровольцами, но теперь взять их было неоткуда. Емельян сам ушел из крестьянских краев в малолюдные степи. Казаки соседней Донской области на его призыв не откликнулись.
Изменилась и общая ситуация. За несколько недель перед тем окончилась турецкая война, это позволило правительству перебросить в охваченный мятежом край закаленные в боях войска. Командовал ими прославившийся недавними победами генерал-поручик Суворов.
Надеяться было уже не на что. Около Пугачева оставались лишь близкие соратники, те яицкие казаки, кто когда-то поддержал его в самом начале. Эти люди придумали верный способ спастись. 8 сентября они схватили своего предводителя и неделю спустя выдали его властям. (В награду предатели были помилованы царицей, но ни награды, ни свободы не получили; все они содержались под стражей до конца жизни).
Пойманного самозванца, будто дикого зверя, в клетке, повезли в Москву через те самые земли, жители которых недавно встречали его как освободителя. В старой столице Пугачева на протяжении двух месяцев тоже показывали всем желающим – чтоб народ окончательно убедился: никакой это не Петр Федорович. После следствия над пятьюдесятью пятью главными виновными суд приговорил к смерти только шестерых – Екатерина желала выглядеть великодушной перед Европой. Двоих – самого Пугачева и его правую руку «генерал-аншефа» Афанасия Перфильева – казнили в Москве четвертованием, но тоже «гуманно», без лишних мучений: сначала отрубили головы, а конечности потом, уже у мертвых.
