— Другие миры? — повторил он тупо.

— Там двери, — пояснила Мэри, — и смотровые окошки в дверях. Если смотреть в окошко, виден другой мир.

Она потащила его вперед. Все еще не вполне понимая, что происходит, Лэнсинг последовал за Мэри к одному из светящихся кругов.

— Смотрите, — прошептала Мэри завороженно, — смотрите. Этот мне нравится больше всех.

Лэнсинг подошел поближе и заглянул в окошко.

— Я назвала его миром яблоневого цветения, — продолжала Мэри, — Это мир Синей птицы.

И он увидел. Расстилавшийся перед ним пейзаж был умиротворенным и ласковым. Через широкую поляну, покрытую ярко-зеленой травой, извивался искрящийся ручей. В траве пестрели изящные голубые и желтые цветы. Желтые были похожи на колеблемые ветерком нарциссы, а голубые, пониже и полускрытые травой, смотрели на него как бы с любопытством. За поляной начинался косогор, по которому взбегали миниатюрные деревья, сплошь покрытые розовыми цветами невероятной красоты.

— Дикие яблони, — прошептала Мэри. — У диких яблонь розовые цветы.

Этот мир поражал своей свежестью, словно бы он был создан всего несколько минут назад, омыт весенним ливнем, высушен ласковым ветерком и начищен до блеска веселыми солнечными лучами. Там всего-то и было что лужайка с миллионом цветов, сверкающий ручей и покрытый яблоневыми деревьями холм. Безыскусный и очень простой мир. Но, сказал себе Лэнсинг, там было все, что нужно человеку.

Он повернулся к Мэри.

— Он прекрасен! — с чувством произнес Лэнсинг.

— Я тоже так думаю, — откликнулся пастор. Впервые со времени их встречи, отметил Лэнсинг, углы губ пастора приподнялись и его вечно озабоченное и недовольное лицо разгладилось. — Но другие… — продолжил пастор и содрогнулся. — Другие, в отличие от этого…

Лэнсинг осмотрел дверь, в которой было проделано смотровое окошко. Она была больше обыкновенной двери и выглядела бронированной. Дверь явно открывалась наружу, в другой мир. Массивные металлические задвижки должны были предотвратить случайное открывание двери. Той же цели служили глубоко уходящие в стену болты.

— Если это только один из миров, — сказал Лэнсинг, — то каковы же другие?

— Не такие, как этот, — ответила Мэри. — Смотрите сами.

Лэнсинг заглянул в следующее окошко. Из него открывался вид на арктический пейзаж — необъятное заснеженное поле, временами скрывающееся под пеленой метели. В моменты затишья можно было разглядеть безжизненное сверкание поднимавшегося стеной ледника. Хотя холод этого мира не проникал в подвал, Лэнсинг поежился. Никаких признаков жизни: в том мире ничто не двигалось, за исключением летящего по ветру снега.

В третьем окошке был виден голый пустынный ландшафт. На каменистой почве местами лежали полосы нанесенного ветром песка. Камешки, казалось, жили своей жизнью: они скользили и перекатывались под напором постоянного потока воздуха. Видимость ограничивалась передним планом: все остальное скрывалось в желтом месиве летящего песка.

— Не на что смотреть, — сказала Мэри, двигавшаяся от одной двери к другой вслед за Лэнсингом.

Следующее смотровое окошко открыло картину злобной хищной жизни. Мир болотистых джунглей кишел плавающими, крадущимися, переваливающимися убийцами. Лэнсинг не сразу различил отдельных представителей этой плотоядной компании — у него было только общее ощущение непрерывного судорожного движения. Затем он стал замечать подробности — поедающих и поедаемых, сытость и голод, напор и попытки спрятаться. Никогда раньше он не видел ничего похожего на этих животных: искривленные тела, зияющие пасти, терзающие конечности, сверкающие клыки, раздирающие когти, злобно блестящие глаза.

Лэнсинг с отвращением отвернулся, борясь с подступающей тошнотой. Он вытер лицо, как бы стараясь стереть впечатление ненависти и ужаса.

— Я не могла на это смотреть, — призналась Мэри. — Хватило одного взгляда.

Лэнсинг все еще переживал впечатление от увиденного: ему казалось, он съеживается, чтобы стать маленьким и спрятаться.

— Постарайтесь забыть, — сочувственно сказала Мэри. — Выбросить из памяти. Это моя вина — я должна была вас предупредить.

— А что представляют собой остальные миры? Такой же ужас, как и здесь?

— Нет, этот самый жуткий.

— Вы только гляньте, — окликнул их от соседней двери генерал, — никогда не видел ничего подобного.

Он отступил в сторону, чтобы дать Лэнсингу возможность увидеть мир за окошком. Поверхность почвы оказалась зазубренной, без единой плоской поверхности, и Лэнсингу понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело. Затем он разглядел, что вся местность была покрыта пирамидами метровой высоты с тесно прилегающими друг к другу основаниями. Было непонятно, являются ли эти бесконечно повторяющиеся пирамиды естественной поверхностью планеты или же они — результат чьей-то деятельности. Каждая пирамида заканчивалась острием, и любому пришельцу грозил шанс оказаться проткнутым насквозь.

— Должен заметить, — сказал генерал, — это самая эффективная засека из всех виденных мной. Даже тяжелая техника встретилась бы с трудностями, преодолевая ее.

— Вы думаете, это фортификационное сооружение? — спросила Мэри.

— Похоже, — ответил генерал. — Когда бы не полное отсутствие логики: нет объекта, подходы к которому охранялись бы таким образом.

Действительно, кроме пирамид, в этом мире не было ничего. Они покрывали видимую поверхность до самого горизонта.

— Наверное, мы никогда не узнаем, что же это такое, — задумчиво произнес Лэнсинг.

— Есть один путь выяснить это, — раздался сзади голос пастора. — Достаточно отвинтить болты, отодвинуть задвижки, открыть дверь и войти.

— Нет, — решительно возразил генерал, — именно этого мы не должны делать. Двери могут быть ловушками. Открыв дверь и сделав хоть один шаг за порог, можно обнаружить, что дверь исчезла и обратного пути нет.

— Вы лишены веры во что бы то ни было. Вы во всем видите ловушку.

— Этому научил меня мой военный опыт, и он не раз выручал меня. Недоверчивость спасла меня от многих глупых поступков.

— Остается еще одна дверь, — сказала Мэри Лэнсингу, — и она ведет в самый печальный мир. Хотя не могу объяснить, что в нем печального.

Мир был действительно печален. Прижавшись лицом к смотровому окошку, Лэнсинг увидел лесистую долину, погруженную в глубокие сумерки. Искривленные деревья на склоне холма напоминали больных стариков. Все было неподвижно: ни малейшее дуновение не колыхало ветвей. Может быть, в этом, подумал Лэнсинг, и заключается источник печали — в навеки несбывшемся стремлении к движению. Между деревьями лежали торчащие из земли замшелые валуны, а в глубоком овраге, несомненно, должен бежать ручей, но и его журчание не могло быть веселым. Тем не менее Лэнсинг не сумел точно определить источник все пронизывающей грусти: все же почему так невыносимо печален этот мир?

Лэнсинг повернул голову и вопросительно взглянул на Мэри.

— Не спрашивайте меня, — ответила она на его безмолвный вопрос, — я не знаю.

Снова разожженный костер принес немного тепла и уюта. В тепле они нуждались в первую очередь: солнце село, и внутри здания сразу стало пронизывающе холодно. Теперь, сидя вокруг огня, можно было обсудить находку.

— Мне кажется, — начал генерал, — двери могут быть тем самым ответом, который мы ищем. И все же я не могу заставить себя поверить в это.

— Совершенно очевидно, — сказал пастор, — что они — путь в другие миры. И если мы в них войдем…

— Я же сказал вам, — раздраженно прервал генерал, — это ловушка. Попробуй мы только войти, и обратной дороги может не оказаться.

— Похоже, — вступила в разговор Мэри, — жители здешнего мира очень интересовались другими мирами. Свидетельством тому не только двери, но и графический преобразователь. То, что видно на его экране, тоже, наверное, какой-то другой мир.

— Чего мы не знаем, — вступила в разговор Сандра, — так это существуют ли другие миры в действительности или все они — лишь плод воображения? У меня возникло чувство, что все увиденное нами — не что иное, как произведение искусства. Может быть, весьма нетрадиционная его форма, по нашим меркам, но мы и не можем претендовать на знание всех возможных воплощений искусства.