— А Ватикану есть что прятать, — задумчиво проговорил Теннисон, — Паломники, к примеру, наверняка ничего не знают о Поисковой Программе Экайера. А Программа, пожалуй, будет поважнее самого Ватикана. Исследователи тянут знания из Галактики, из всей Вселенной, отовсюду — из пространства и времени, а может быть, у них и дальше руки доходят — за пределы пространства и времени. Если, конечно, такие места есть. Если есть хоть одно такое место…

— Может быть, рай как раз такое место? Если вообще рай можно назвать местом.

— Главное, — покачав головой, задумчиво проговорил Теннисон, — что больше нигде ничего подобного нет. В рамках Поисковой Программы накоплены целые мили файлов с информацией, собранной за многие столетия. Все это здесь. Что они собираются со всем этим делать?

— Но… может быть, действительно скармливают Папе?

— Какому Папе, вот вопрос, — пожал плечами Теннисон. — Надо еще понять, что за Папа такой. Нет, думаю, не вся информация уходит туда. Экайер мне так и сказал, что не вся. И еще он мне кое-что сказал. Сейчас постараюсь вспомнить поточнее… Ну, будто постепенно Ватикан стал своеобразным прикрытием для выполнения Поисковой Программы. Да, вроде бы вот так он и сказал. И еще попросил, чтобы я об этом никому из Ватикана не проболтался. Дал понять, что кое — кто из старожилов здешних может быть недоволен.

— Да, у Ватикана свои заботы, — проговорила Джилл. — Кардинал мне тоже кое-что рассказал. Выглядело так, будто он мне жаловался, хотя это вряд ли. Но… он и, похоже, еще некоторые кардиналы уверены, что у них кто-то потихоньку ворует информацию. «Мелкое воровство» — именно так он сказал. А больше всего его беспокоит, что они даже не догадываются, кто или что этим занимается…

Енох, кардинал Феодосий, разыскал своего ближайшего помощника — Сесила, кардинала Робертса.

— Преосвященный, — сказал он, — мне кажется, нам с вами есть о чем побеседовать.

— Вы озабочены, преосвященный, — ответил Робертс. — Что происходит?

— Прибыли двое новеньких. Люди, мужчина и женщина.

— Что вам о них известно?

— О мужчине — ничего. Экайер назначил его на должность врача Ватикана. Похоже, он бежал сюда, спасаясь от возмездия.

— А вы с Экайером об этом говорили, преосвященный?

— Нет, не говорил. В последнее время с Экайером вообще стало невозможно разговаривать.

— Да, знаю, — кивнул Робертс. — Такое впечатление, будто он возомнил, что его Поисковая Программа — наше главное дело. Если хотите знать мое мнение, преосвященный, то я считаю, что он чересчур возгордился. Много на себя берет.

Феодосий вздохнул.

— Да, друг мой… Как бы мы ни восхищались людьми, попадаются среди них такие, с которыми порой очень трудно ладить.

— Ну а женщина, преосвященный?

— Я беседовал с ней утром. Она — писательница. Вы только представьте себе: писательница! Это она написала нам все эти письма. Я вам рассказывал про письма?

— Да, как будто рассказывали.

— И она хочет написать о нас.

— Написать о нас?

— Да. Это же было во всех письмах. Вы их читали или нет?

— Читал конечно. Но у меня это как-то вылетело из головы. Это, безусловно, невозможно. Просто наглость!

— Да. Наглость, — подтвердил Феодосий.

— Вы ей сказали, что это невозможно? — спросил Робертс.

— Да, но она настаивала на своем. Она очень упрямая женщина. В конце концов я предложил ей работу.

— Простите меня, преосвященный, но у нас здесь нет никакой работы!

— Работа есть, — возразил Феодосий. — Все эти годы мы говорили, что было бы хорошо, если бы кто-то взялся написать историю Ватикана. Мы мечтали о том, чтобы она оказалась на бумаге, чтобы любой мог читать и радоваться. Мы даже говорили, что хорошо было бы создать робота нового типа, который смог бы написать нашу историю. Но… похоже, роботы не приспособлены для того, чтобы писать что-то такое… художественное. Да, пожалуй, робота, который умел бы писать книги, нам не удастся сконструировать. А тут вдруг такой подарок судьбы — она прилетела сама, добровольно и может написать то, что нам нужно.

— Господи милосердный, и что же она вам ответила?

— У меня такое впечатление, что она без ума от моего предложения. Но я не об этом с вами хотел поговорить.

— Нет? А я думал, что именно об этом — о новых людях, мужчине и женщине.

— О, конечно, и о них тоже, но не только о них. В последние годы в нашу жизнь вторглись три человека…

— Три? Кто же третий?

— Третий — Декер. Кто он такой? Что нам о нем известно?

— Согласен, — кивнул Робертс. — Знаем мы о нем немного. Нам неизвестно, как он сюда попал. Он не прибыл на «Страннике», а я не знаю другого способа попасть сюда человеку. Но может быть, вы, преосвященный, знаете о нем больше? Вы ведь с ним говорили?

— Несколько лет назад, — кивнул Феодосий. — Вскоре после того, как он тут объявился. Я переоделся простым монахом и навестил его, стараясь изобразить обычное гостеприимство. Разыграл такого, знаете, тихого, скромного, но любопытного монашка. Я подумал, что с монахом он будет более откровенен, чем с кардиналом. Но я ровным счетом ничего не узнал. Ничего он мне не сказал. Человек он довольно симпатичный, но неразговорчивый, замкнутый. А теперь эти двое — мужчина и женщина. Скажите, преосвященный, зачем нам нужен врач-человек? Мы могли бы за сравнительно недолгий срок обучить кого-то из наших роботов лечить людей, и он был бы таким же знающим и умелым, как любой из докторов-людей. А может, и получше, поскольку у нас есть доступ к самым последним достижениям медицинской науки.

— Да, — вздохнул Робертс, — это я понимаю. Мы часто об этом беседовали. Периодически нам приходится искать врача для людей со стороны. Это весьма прискорбно. Нам не нужны посторонние. Старый доктор, который умер — это для людей, к сожалению, неизбежно, — был совсем, совсем неплох. Хотя, как вы, наверное, помните, поначалу мы в нем сомневались. А тот, кто заменил его, был просто невыносим. Люди в городке и в Ватикане, за исключением Слушателей, которых мы набираем не много, — все коренные жители, потомки тех, кто живет тут уже несколько столетий. Их нам бояться нечего. Они — почти одно целое с нами. А вот те, кто прибыл со стороны, представляют собой реальную опасность. Они не привыкли к нам, а мы — к ним.

— И все-таки, — покачал головой Феодосий, — даже наши люди, потомки тех, кто здесь живет уже несколько столетий, и те вряд ли согласятся лечиться у врача-робота. Это огорчает меня, преосвященный. Это указывает на глубокую социальную пропасть, которая до сих пор существует между людьми и роботами. Я так надеялся, что за столько лет эта пропасть исчезнет. Конечно, между роботами и людьми есть различия, но…

— Я склонен полагать, преосвященный друг мой, — сказал Робертс, — что подсознательно люди боятся нас, поскольку от нас, если можно так выразиться, до сих пор пахнет машинами. А спроси их об этом прямо, они конечно же начнут бить себя в грудь и утверждать, что ничего такого не думают, и сами будут верить, что говорят чистую правду, но это не так — я уверен. Что касается робота-врача, то, согласен, мы могли бы предложить им такого, но сомневаюсь, что это стоит делать. Здесь, на Харизме, мы могли бы обойтись с людьми по-разному. Могли бы, к примеру, завалить их предметами роскоши, но тогда им могло бы показаться, что мы преклоняемся перед ними, и они возгордились бы. Можно было сделать из них нечто вроде маленьких домашних зверушек — пристально следить за каждым их шагом, предупреждать все их желания, оберегать от любой опасности. Но этого нам делать не следует. Мы не имеем права оказывать на них какое бы то ни было давление. Мы должны позволить им идти своей дорогой и сохранять чувство собственного достоинства.

— В итоге мы столкнулись с дилеммой, — констатировал Феодосий. — Мы сражаемся сами с собой. Нам все время мешает то уважение, то безотчетное поклонение, которое мы испытываем перед людьми. Это ответ на их отношение к нам, и мы никак не можем от этого избавиться. Конечно, речь прежде всего о вас и обо мне, о таких, как мы. Мы созданы людьми. Мы стоим к ним слишком близко. Некоторые из роботов второго и третьего поколений могли бы избавиться от этого поклонения перед людьми. А мы пытаемся убаюкать себя, твердя, что мы нечто иное, чем продолжение рода человеческого. Да, нам хочется так думать — как можем мы думать иначе, если столько лет повторяем это наизусть? Но горькая, ужасная правда состоит в том, что мы — продукт, создание рук человеческих.