— Я люблю наш дом, — проговорил Данкен. — Мне не хочется покидать его.

— А мне не хочется отпускать тебя, сынок. Ты отправляешься навстречу неведомым опасностям… Впрочем, я не очень тревожусь. Что-то подсказывает мне, что ты справишься. И потом, с тобой будет Конрад.

— А еще Дэниел и Крошка, — прибавил Данкен.

— Его светлость вчера вечером рассуждал о том, что мы перестали развиваться, назвал наше общество застойным. Возможно, он прав, однако подобное положение имеет свои преимущества. Прогресс в одном неизбежно влечет за собой прогресс в остальном, в том числе и в вооружении, что означает непрерывную войну, ибо стоит какому-нибудь вождю или князьку приобрести новое оружие, как он тут же пожелает испытать его на соседе.

— Все наше оружие, — сказал Данкен, — можно охарактеризовать как личное. Чтобы воспользоваться им как следует, человек зачастую должен сойтись с противником в рукопашной. Разумеется, я не имею в виду копья и дротики; правда, они неудобны в обращении и применить их можно, как правило, один лишь раз. Кроме них к оружию, что поражает на расстоянии, относится праща, но с ней больше мороки, нежели проку.

— Я согласен с тобой, — произнес лорд Дуглас, — Пускай его светлость и иже с ним сокрушаются о плачевной участи человечества. Мы создали общество, которое отвечает нашим целям, и всякая попытка изменить его может нарушить равновесие и обернуться неисчислимыми бедами, да такими, каких мы, боюсь, и вообразить не в силах.

Размышления Данкена были прерваны самым неожиданным образом. Он вдруг ощутил, что на него повеяло холодом, открыл глаза и увидел над собой, если можно так выразиться, лицо Призрака: расплывчатый овал клубящейся серой дымки, обрамленный белизной капюшона. Никаких черт, только дымка; тем не менее Данкену казалось, он смотрит именно в лицо.

— Сэр Призрак, — справился он, — зачем тебе понадобилось столь бесцеремонно будить меня?

Приглядевшись, Данкен различил, что Призрак сидит рядом с ним на корточках, и мельком подивился подобной позе.

— Мне надо было кое о чем спросить вашу милость, — отозвался Призрак. — Я уже спрашивал отшельника; он рассердился на меня за то, что я задаю вопросы, на которые у него нет ответа, хотя, по-моему, святой человек должен знать все. Я спрашивал и вашего спутника, но он лишь заворчал на меня. Сдается мне, ему не понравилось, что привидение пытается вызвать его на разговор. Будь во мне малая толика плоти, он наверняка задушил бы меня своими ручищами. По счастью, это невозможно. Никто не сможет теперь ни задушить меня, ни свернуть мне шею; я избавлен от унижений такого рода.

Данкен откинул одеяло и сел.

— Судя по столь длинному вступлению, — сказал он, — твои вопросы вряд ли окажутся пустяковыми.

— Для меня они необычайно важны, — заявил Призрак.

— А если я тоже не смогу на них ответить?

— Значит, вы ничем не отличаетесь от остальных.

— Ладно, — проговорил Данкен, — давай выкладывай.

— Как по-вашему, милорд, за какие грехи я удостоился подобного облачения? Мне известно, что призракам полагается как раз такой наряд, что его носят все настоящие привидения, кроме разве что некоторых замковых духов, которые предпочитают черный цвет. Но ведь меня повесили вовсе не в этом балахоне! Я был тогда в грязных обносках и, помнится, от страха испачкал их еще сильнее.

— Я не знаю ответа, — покачал головой Данкен.

— По крайней мере, милорд, — произнес Призрак, — вы оказали мне честь тем, что не стали увиливать и браниться, как наши общие знакомые.

— Возможно, тебе следует обратиться к тому, кто изучал одежду призраков. Скорее всего, к кому-нибудь из церковников.

— Они, вероятно, не пожелают выслушать меня, так что, пожалуй, можно об этом забыть. Понимаете, мне просто интересно, почему так, а не иначе.

— Мне очень жаль, но увы, — развел руками Данкен.

— Можно второй вопрос?

— Давай, но ответа я не обещаю.

— Вопрос такой, — сказал Призрак. — Почему я? Ведь привидениями становятся не все, кто умирает, даже не все, кто кончил жизнь не по своей воле, кто погиб от руки убийцы или палача. В противном случае духи заполнили бы весь мир, наступали бы друг другу на саваны, и куда было бы деваться живым?

— Я снова не могу ответить.

— Честно говоря, — продолжал Призрак, — не такой уж я и грешник. Скорее, я вызывал при жизни презрение, а какой тут грех? Ну да, у меня были, как и у всех, маленькие грешки, но, если я правильно понимаю суть греха, они вполне простительны.

— Право, я тебе сочувствую. Помнится, при знакомстве ты жаловался на то, что тебе негде являться.

— Так и есть, — вздохнул Призрак, — Было бы где, я бы, пожалуй, стал чуточку счастливее. Впрочем, привидениям не положено быть счастливыми, поэтому лучше сказать — довольнее. Довольство нам, по-моему, не запрещается, да его и не запретишь. Будь у меня место, где являться, я бы занимался делом, а не валял дурака. Хотя, если бы потребовалось греметь цепями и стонать, я бы делал это без особой охоты. По правде сказать, я бы удовлетворился тем, что бродил бы туда— сюда и порой позволял бы людям заметить меня. Ваша милость, может, то, что у меня нет места, где являться, нет работы, — что-то вроде наказания за жизнь, которую я вел? Поверьте мне — только, прошу, никому не говорите, — если бы пожелал, я без труда заработал бы себе на хлеб честным путем, а не выпрашиванием милостыни. Хотя тяжелая работа мне противопоказана, я с детства отличался слабым здоровьем. Мои родители все удивлялись, что им удалось вырастить меня.

— Ты задаешь чересчур много философских вопросов, — заметил Данкен, — Я не в состоянии ответить на них.

— Вы направляетесь в Оксенфорд, верно? — спросил Призрак, — Чтобы увидеться с каким-то знаменитым ученым? Иначе с какой стати вам туда идти? Я слышал, там проживает множество величайших умов Церкви и они ведут между собой высокомудрые беседы.

— Когда прибудем в Оксенфорд, — откликнулся Данкен, — мы наверняка увидим кого-либо из ученых докторов.

— Может, они знают ответ на мои вопросы?

— Не уверен.

— Не будет ли с моей стороны чрезмерной смелостью просить разрешения присоединиться к вам?

— Послушай, — сказал Данкен, начиная злиться, — если тебе хочется попасть в Оксенфорд, ты вполне можешь добраться туда сам. Ты же вольный дух, тем более — без места, где надо было бы являться, притом никто не в силах причинить тебе вреда.

— В одиночку, — проговорил Призрак, вздрагивая, — я испугаюсь до смерти.

— Ты уже мертв, а дважды не умирают.

— Вы правы, — отозвался Призрак, — я совсем забыл. Но все равно, мне будет страшно и одиноко, если я отправлюсь в путь сам по себе.

— Если ты хочешь присоединиться к нам, то я не вижу, каким образом мог бы тебе помешать. Но учти: я тебя не приглашал.

— Значит, я иду с вами, — подытожил Призрак.

Они позавтракали грудинкой, овсяными лепешками и медом. Конрад вышел из пещеры проведать животных, а когда вернулся, сообщил, что Дэниел и Красотка пасутся на близлежащем сенокосе, Крошка же уплетает пойманного зайца.

— Что ж, — сказал Данкен, — желудки полны, можно и трогаться.

— Если вы не очень торопитесь, — проговорил отшельник Эндрю, — я бы просил вас оказать мне одну услугу.

— Мы не против, если это не отнимет у нас слишком много времени, — ответил Данкен. — Вы приютили нас на ночь, так что мы ваши должники.

— Какой там долг, — отмахнулся Эндрю. — Понимаете, просто мне одному несподручно, а все вместе, да еще с осликом, мы справимся быстро. Помогите мне, пожалуйста, убрать капусту.

— Капусту? — изумился Конрад.

— Да. Кто-то посадил ее перед приходом Злыдней. Разумеется, потом огород остался без присмотра. Я набрел на него совершенно случайно. Он недалеко от церкви, буквально в двух шагах. Правда, тут есть одна загвоздка…

— С капустой? — полюбопытствовал Данкен.

— Нет, не с ней, вернее, и с ней тоже. Там растут и другие овощи — морковь, брюква, горох, бобы. Так вот, кто-то ворует их.