— Не продолжай, Джонни, — прервал его Лэтроп. — Я только хотел узнать твое отношение к нему.

— Если Фрэнк говорит, что видел, как пришельцы делают дома, значит, пришельцы делают дома. И его репортаж очень убедителен, в нем масса подробностей.

— Мне кажется невероятным, — произнес Лэтроп, — что у нас снова эксклюзивный материал. Получается два подряд. Только что были автомобили, а теперь дома — и снова мы.

— Как раз об этом я хотел с вами поговорить, — сказал Гаррисон. — Я думаю, прежде чем давать его в печать, нам надо поставить в известность Белый дом. Я разговаривал с пресс — секретарем. Похоже, что он очень приличный человек. Я мог бы с ним связаться.

— То есть ты хочешь их предупредить? — испуганно спросил Лэтроп. — Рассказать им об этих домах? Но зачем, Джонни? Какого черта…

— Быть может, я ошибаюсь, — сказал Гаррисон, — но мне кажется, администрация сейчас в очень трудном положении и…

— Это им на пользу, — перебил Лэтроп. — Так им и надо, ублюдкам. Не в пришельцах дело — тут они вели себя вполне грамотно, — но почти во всем остальном они действовали заведомо неправильно, с тупостью и упрямством. Немного смирения пойдет им на пользу. Мне совсем не хочется их прикрывать.

Гаррисон помолчал минуту, подыскивая слова, потом сказал:

— Дело не в администрации, а в интересах страны. Белый дом настроен решительно: они намерены преодолеть кризис. Может быть, они в состоянии это сделать. То есть были в состоянии. Пока не появились дома, у них был какой-то шанс. Но дома их погубят. Автомобили — уже достаточно скверно, но дома…

— Понимаю, — перебил Лэтроп. — Ты имеешь в виду, что сначала рухнула автомобильная промышленность, а теперь рухнет и строительная. Доллар обесценится напрочь, финансы полетят окончательно, и так далее. Но мы все равно должны опубликовать этот материал. Даже если бы мы хотели его скрыть — а мы не хотим, — это нечто такое, что скрыть не удастся.

— Так ведь я не публикацию ставлю под вопрос, — возразил Гаррисон, — Разумеется, мы должны напечатать репортаж. Вопрос в другом: дадим ли мы правительству возможность подготовиться? Или бьем информацией меж глаз, внезапно? Ведь если они будут знать заранее, то, может быть, сумеют воспользоваться временем, чтобы как-то поменять свои установки, чтобы покрепче стоять на ногах, когда все станет известно всем.

— Общая идея, — сказал Лэтроп, — состоит в том, что нам надо отказаться от монополии на пришельцев и привлечь к этому делу весь мир. Я не считаю ее правильной. В конце концов, на нас пришелся удар вторжения, мы больше всех пострадали. И если от вторжения могут возникнуть какие-то преимущества — они тоже должны принадлежать нам. Пришельцы сами нас выбрали, мы их не приглашали и не заманивали к себе. Почему они выбрали нас, не знаю. Я не знаю, почему они не сели где-нибудь в Европе или в Африке. Но ООН с самого начала вопит…

— Мне тоже было бы обидно, если бы пришлось вмешивать другие страны, — сказал Гаррисон, — Но как бы дело ни обернулось — я считаю, что мы должны дать правительству хотя бы несколько часов, чтобы они могли обдумать новую ситуацию.

— Они смогут сориентироваться, если их предупредить. Быть может, они ничего и не станут менять. Я не знаю. Да и не наше дело это решать. Наша проблема в другом. Мы постоянно говорим об ответственности в обращении с информацией. Мы считаем себя институтом, служащим интересам общества. Мы не делаем умышленно ничего такого, что может повредить системе нашего общества или разрушить ее. Мы постоянно твердим о том, что наша задача — искать правду и доносить ее до людей… Это совсем не так трудно, кстати, если только удается установить, в чем же она состоит. Но существует нечто такое, что выходит за пределы голой правды, самой по себе. Это нечто — наша власть, наша сила… И мы обязаны использовать свою силу мудро и осмотрительно. Если бы мы придержали наши новости ради очередной сенсации…

— Черт побери, Джонни, я хочу очередную сенсацию! — воскликнул Лэтроп. — Я обожаю сенсации. Я в них купаюсь, кувыркаюсь — и наслаждаюсь этим купаньем-кувырканьем. Послушай, откуда мы знаем, что в Белом доме не случится утечки? В Вашингтоне не существует понятия тайны, если только кто-нибудь не налепит на нее специальную печать.

— Вряд ли им самим желательна такая утечка, — возразил Гаррисон. — Они постараются, чтобы все было тихо, пока сами не просчитают, что делать, как себя вести, какие принять меры. Ведь как только все станет известно — на них обрушится такая гора новых проблем!.. Так что они заинтересованы в тайне еще больше, чем мы. Им дорога будет каждая минута из того времени, что мы им дадим.

— Ну, не знаю, — сказал Лэтроп. — Право, не знаю, стоит ли впутывать Вашингтон. Мне надо подумать. И поговорить с издателем.

Борт самолета, на пути к Миннеаполису

— Все будто сговорились считать их людоедами, — сказала Кэти, — Мерзкие, гнусные чудовища спустились с неба, чтобы всячески нам вредить. Но я-то знаю, что это не так. Я прикоснулась к «сто первой». Не только к шкуре ее, но и к душе. К живой душе. Это ведь было не просто прикосновение, это был настоящий контакт. Когда я рассказала об этом президенту, он сказал: очень интересно. Врет он, ничуть ему не интересно. И никому из них не интересно. Единственное, о чем они способны думать, — их драгоценная экономика. Конечно, им хочется знать, есть ли какой-нибудь способ заговорить с пришельцами. Но они хотят заговорить только для того, чтобы убедить их не делать то, за что они принялись.

— Но ты же должна и президента понять, — возразил Джерри. — Ты должна понять, что у администрации…

— Слушай, а тебе никогда не приходило в голову, что президент может быть не прав? Что все мы не правы? И то, как мы живем, неправильно, и уже давным-давно…

— Ну конечно, — сказал Джерри. — Все мы делаем ошибки.

— Да я другое имела в виду. Я не о том, что мы сейчас делаем что-то неправильно. Мы живем неправильно с давних — давних времен. Может быть, если бы можно было вернуться далеко назад, мы сумели бы обнаружить, в какой момент начали жить не так, как надо. Я слишком плохо знаю историю, потому не могу даже предположить, когда это случилось. Но где-то, давным-давно, мы свернули на неправильную дорогу и пошли по ней, и уже не было пути назад. Совсем недавно, пару недель назад, я интервьюировала в университете компанию странных ребят. Прямо помешанные какие-то — они себя называют «Любящие». Они мне сказали, что любовь — это все, начало и конец всего сущего, что все остальное — вообще ни к чему. Смотрели на меня большими, круглыми, невинными глазами… И в глазах светились невинные души — а мне было худо. Я чувствовала себя такой же обнаженной, как их души. Мне их было и жалко, и злилась я на них. Пришла я к себе, начала писать материал — и чем дальше писала, тем хуже и хуже мне становилось. Потому что они были не правы, ужасно не правы. Они в стороне от общей дороги, так далеко, что кажется — потерялись они, заблудились… Но, может быть, они ошибаются ничуть не больше, чем все остальные? Дело в том, что мы настолько привыкли к нашей неправоте, что считаем ее истиной. Быть может, их любовь с большой буквы тоже неправильна. А деньги с большой буквы, алчность — лучше, что ли?.. Послушай, Джерри…

— Так ты думаешь, что пришельцы пытаются вернуть нас на правильный путь?

— Нет, не думаю. Мне это и в голову не приходило. Они не могут знать, что с нами творится. А если бы и знали, могли бы не принять близко к сердцу, могли бы решить, что это наше личное дело и их не касается… Они и сами могут быть не правы в том, что делают. Скорее всего, так оно и есть. Но то, что они делают, верно или нет, может показать нам нашу неправоту.

— По-моему, — сказал Джерри, — ни в одном случае, ни при каких обстоятельствах нельзя однозначно определить, что правильно, а что нет. Мы с пришельцами очень далеки друг от друга. Они прилетели бог знает откуда. Их стандарты поведения — а у них, конечно же, должны быть стандарты — не могут быть такими же, как у нас. А когда сталкиваются лбами два общества с разными стандартами, то одно из них — а может быть, и оба — испытывает раздражение. При самых лучших намерениях с обеих сторон какие-то трения неизбежны.