«Однако, — уточнил монах, — наша дискуссия ни на йоту не приблизила нас к осознанию нашего собственного пути. Намерены ли мы прожить новое тысячелетие как три отдельные, самовлюбленные, эгоистичные личности или готовы использовать свой шанс и стать чем-то иным? Я не знаю, что это будет — нечто, равное Вселенной, или, быть может, сама Вселенная, а может, и нечто меньшее. В худшем случае, по — моему, просто свободный разум, независимый от времени и материи, способный перемещаться в любую точку и, не исключено, в любую эпоху по нашему желанию, не считаясь ни с чем, преодолевая все ограничения, налагаемые на нас плотью».

«Вы торопите нас сверх меры, — упрекнул монаха ученый, — Мы к настоящему времени провели вместе всего тысячу лет. Дайте нам еще тысячу, дайте десять тысяч лет…»

«И к тому же перемена нам самим обойдется недешево, — заявила светская дама. — Она не даровая. Какую же цену, сэр монах, вы готовы предложить?»

«Мои страхи, — ответил монах, — Я избавился от страхов и счастлив, что избавился. Понимаю, что у них нет никакой ценности. Но больше мне нечего предложить».

«А я, — подхватила светская дама, — готова отдать мое стервозное тщеславие, а наш господин ученый — свой эгоизм. Ученый, вы готовы поступиться своим эгоизмом?»

«Это будет нелегко, — признался ученый, — Но возможно, настанет день, когда эгоизм мне будет больше не нужен».

«Ну что ж, — подытожил монах, — с нами Пруд и Божий час. Будем надеяться, что они окажут нам моральную поддержку, а может статься, дадут нам новый стимул — хотя бы тот, что не худо бы от них отделаться».

«По-моему, — сообщила светская дама, — рано или поздно мы придем к единству. И не затем, чтоб отделаться, как вы выразились, от кого-то или чего-то другого. По-моему, в конце концов мы страстно захотим отделаться не от кого-то, а от самих себя. Со временем нам так опостылеют наши мелкие личности, что каждый из нас будет искренне рад слиться с двумя другими. И не удивлюсь, если мы достигнем нового благословенного состояния как раз тогда, когда личностей не останется и в помине».

Никодимус покорно ждал, когда же Хортон покинет Пруд и вернется. Костер погас. Робот упаковал вещи и водрузил на самый верх томик Шекспира. Хортон бережно опустил кувшин на землю, прислонив его к снаряжению.

— Я не забыл ничего, что вам хотелось бы взять с собой? — поинтересовался Никодимус на всякий случай.

Хортон покачал головой:

— Книга, кувшин — по-моему, все. Керамика, какую насобирал Шекспир, не представляет никакой ценности. Сувениры, и не больше. В один прекрасный день кто-нибудь, человек или нечеловек, пожалует сюда и обследует поселок подробнее. Скорее всего, это будет человек. Порой мне сдается, что человечье племя роковым образом одержимо прошлым.

— Я понесу оба тюка, — заявил Никодимус, — и книжку. Вам остается один кувшин, он вас не обременит.

— Гложет меня ужасное опасение, — усмехнулся Хортон, — что по дороге я обязательно споткнусь о какую-нибудь корягу. Нельзя этого допустить. У меня на попечении Пруд, и с ним ничего не должно случиться.

Никодимус покосился на кувшин:

— Не очень-то много сюда влезло.

— Вполне достаточно. По всей вероятности, хватило бы склянки или чашки.

— Не вполне понимаю, — признался Никодимус, — что все это значит.

— Я тоже не понимаю, — ответил Хортон, — и тем не менее у меня такое чувство, что в кувшине друг. А там, в унылой пустыне космоса, вряд ли можно требовать большего.

Никодимус поднялся с поленницы, на которой сидел, и сказал:

— Забирайте свой кувшин, а я уж управлюсь со всем остальным. Нас здесь вроде уже ничто не держит.

И все же Хортон даже не потянулся к кувшину. Он продолжал стоять как стоял, медленно озираясь по сторонам.

— Мне что-то не очень хочется уходить, — произнес он, — Словно мы еще чего-то недоделали.

— Вам не хватает Элейн, — рассудил Никодимус, — Было бы так хорошо, если б она полетела с нами…

— Это так, — согласился Хортон, — Да, мне не хватает ее. Тяжко было смотреть в бездействии, как она уходит в туннель. Ну и еще, наверное, дело в нем…

Он показал на череп, прибитый над дверью.

— Его нельзя взять с собой, — всполошился Никодимус, — Череп раскрошится при первом прикосновении. Да ему, так или иначе, долго не провисеть. Не сегодня-завтра налетит ветер, и…

— Ты не понял, я не собирался брать его с собой. Но он столько лет пробыл здесь в одиночестве. А теперь мы опять бросаем его одного…

— Плотояд остается тоже, — заметил Никодимус.

— Это верно, — сказал Хортон с облегчением. — Об этом я как-то не подумал.

Наклонившись, он поднял кувшин и бережно стиснул в руках. Никодимус вскинул тюки на спину, взяв книгу под мышку, и решительно зашагал по тропинке. Хортон последовал за ним, но на повороте повернулся и бросил взгляд назад, на греческий домик. Крепко сжал кувшин одной рукой, а другую поднял в прощальном приветствии.

Прощай, безмолвно сказал он. Прощай, старый неистовый альбатрос[17] — безумец, смелый человек, заблудший человек…

Может, это была игра переменчивого света. А может, что — то другое.

Но как бы то ни было, чем бы это ни объяснялось, а Шекспир со своего насеста над дверью ему подмигнул.

До дома оставалось еще полчаса ходьбы, когда Томаса Декера остановил Шептун.

— Декер, — проговорил Шептун внутри сознания Декера. — Я поймал тебя. На этот раз я тебя поймал.

Декер одним прыжком отскочил в сторону с лесной тропинки, резко вскинул ружье и приготовился встретить опасность лицом к лицу.

Ничего и никого. Густые заросли деревьев и кустарника вплотную примыкали к тропинке с обеих сторон. Ни дуновения ветерка, не шелеста крыльев вспорхнувшей птички. То есть — ничего. Все замерло, как будто так было вечно.

— Декер!

Окрик прозвучал внутри его сознания. Прозвучал? Нет, он не слышал, конечно, ни крика, ни шепота. Сколько раз он встречался с Шептуном и так до сих пор самому себе не мог ответить — действительно ли он слышал что-то. Он просто улавливал и понимал слова, возникавшие в определенном участке мозга, ближе ко лбу, повыше глаз.

— Ничего у тебя не выйдет, Шептун, — «сказал» он невидимому собеседнику, разговаривая с ним точно так же, как тот с ним, не произнося слов вслух, но выстроив фразу внутри сознания, чтобы Шептун мог «услышать» ее. — Сегодня я с тобой не играю. Прошлый раз был последним… Все, хватит, наигрался я с тобой.

— Трусишка Декер! — не унимался Шептун, — Трус, трус, трусишка!

— Пошел ты знаешь куда со своими трусишками? — воскликнул Декер. — Выйди-ка, покажись, вот тогда и поглядим, кто из нас трус. Все, Шептун. Конец тебе нынче.

— Ты трус! — не унимался Шептун, — В прошлый раз я от тебя был всего-то на расстоянии выстрела, а ты стрелять не стал. Трус, Декер — трус.

— Мне незачем убивать тебя, — буркнул Декер. — И вообще я не охотник убивать. Но, Бог свидетель, Шептун, я сделаю это — только для того, чтобы избавиться от тебя наконец.

— Да? А если я тебя опережу?

— Навряд ли. У тебя для этого возможностей было предостаточно, и ты их все упустил. Все, хватит торговаться. Ты хочешь меня убить не больше, чем я тебя. Тебе охота еще поиграть, а я устал, проголодался, домой хочу и не собираюсь гоняться за тобой по лесу!

Теперь он понял, где прячется Шептун, и сделал несколько осторожных шагов по тропе к густым колючим кустам.

— Повезло тебе сегодня, Декер, — заискивающе проговорил Шептун, — Сколько камешков нашел хороших. Может, даже алмазов.

— Знаешь же отлично, никаких алмазов я не нашел. Сам же рядом был. Я тебя чувствовал. Ты все время за мной следил.

— Ты так упорно ищешь, — продолжал Шептун. — Тебе должны время от времени и алмазы попадаться.