— Но вы же с Рэнджером охотились за ним?

— Да, когда-то, может, и охотились, но ничего из этого не получилось. Я смолоду был рьяным охотником, да и силки ставил. А теперь уже много лет ничего такого не делаю. Повесил на стену свои ловушки и устыдился, что когда-то их использовал. Иногда еще бью белок, кроликов или тетеревов для еды. Если и охочусь, то только как индеец: чтобы наполнить мясом котелок. Но бывают моменты, когда я даже этого не делаю. Рука не поднимается. Думаю, что как существо плотоядное имею право на охоту. По крайней мере, сам себе так говорю. Но у меня нет права на убийство просто так, без разумного основания. На убийство моих лесных братьев. Из всех видов охоты мне больше всего нравится охота на енота. Вы когда-нибудь испытали это?

— Нет, никогда, — ответила Райла, — Я вообще никогда не охотилась.

— Охотиться на енота надо осенью. Собака травит его до тех пор, пока енот не взберется на дерево, а уж тогда вы можете его подстрелить. Убивают в основном из-за меха, но бывает — из спортивного интереса. Конечно, если называть убийство спортом! Хотя когда мне удавалось подстрелить енота, то я использовал не только шкуру, но и мясо. Некоторые полагают, что мясо енота не годится в пищу, но я вам скажу — они не правы. Да дело не только в самой охоте. Это еще шорохи осенней ночи, острая свежесть воздуха, запах палой листвы, ощущение единения с природой… Да еще и азарт охоты! Если только такую дрожь можно назвать азартом охоты. — Он помолчал, — Прошло довольно много времени с той ночи, когда я в последний раз убил енота. Рэнджер тогда был еще щенком. Но я бросил не охоту, я бросил убийство. Рэнджер выходил ночью, поднимал енота и загонял его на дерево. И я, охотник, наводил на него ружье, но никогда не нажимал на курок. Это была охота без единого выстрела. Вначале Рэнджер меня не понимал. Я было думал, что нарушу его психику, если не буду стрелять. Но он все понял. Собаки многое могут понять, если вы с ними терпеливы. Так мы и охотились не убивая, Рэнджер и я. Но однажды я вдруг заприметил одного енота, который сам вовлекал нас в погоню, не так, как другие. Он знал все охотничьи уловки, и много ночей Рэнджеру не удавалось загнать его на дерево. Сколько же мы за ним гонялись! Мне уже стало казаться, что погоня нравится еноту так же, как и нам. Этот старый самец был не глупее нас, а может, даже умнее. Он играл с нами так же, как мы с ним, и все время смеялся над нами. Вы не можете не оценить достойного соперника, не так ли? Но в то же время я стал немного злиться на него. Он был слишком хорош и дурачил нас вовсю. Поэтому не в силу какого-то обдуманного решения, а шаг за шагом я вдруг стал ощущать, что в отношении именно этого енота я больше не желаю придерживаться своего правила не убивать. Если бы Рэнджер смог загнать его на дерево, я бы убил его и тем разрешил проблему: кто же умнее, он или мы?.. Понимаете ли, охота на енотов — дело осеннее, но на этого енота правила уже не распространялись. Мы гоняли его по многу раз и в другие месяцы года. Рэнджер носился за ним и один. Эта игра становилась бесконечной. Игра между Рэнджером и енотом, да и мною тоже, когда я включался в погоню, невзирая на сезон.

— Но как вы могли знать, не видя его, что это енот? — спросила Райла. — Рэнджер ведь мог гоняться за кем угодно: за лисой, за волком…

Эзра твердо возразил:

— Рэнджер никогда ни за кем, кроме енота, не гонится. Он — охотник на енотов и происходит из династии таких собак.

Я сказал Райле:

— Эзра прав. Собака для енотов — это собака для енотов. И если она погонится за кроликом или лисой, она потеряет свою выучку.

— Итак, вы никогда не видели того енота, — сказала Райла, — и так и не смогли его убить?

— Да нет же, мне удалось! Я имею в виду — удалось его увидеть. Это случилось однажды ночью несколько лет назад. Рэнджер поднял его до рассвета, часа в четыре или около того, и я наконец различил его очертания на фоне неба. Он распластался на ветке у вершины дерева, стараясь выглядеть плоским и рассчитывая, что я его не замечу. Я поднял ружье, но так запыхался от погони, что не мог толком прицелиться. Дуло ружья все описывало и описывало круги. Тогда я опустил его и подождал, пока дыхание мое выровняется, а он все лежал, распластавшись вдоль ветки. Он должен был меня чуять, хотя я не шевелился. Затем наконец я поднял ружье и точно прицелился. Я положил палец на спусковой крючок, но так и не выстрелил. Прошла, должно быть, минута, пока я держал енота на прицеле. И я готов был нажать на курок, но все не решался. Не знаю, что на меня нашло. Глядя из сегодняшнего дня, я думаю, что вспомнил тогда ночные погони и понял, что они не повторятся никогда, если я сейчас выстрелю. И вместо достойного соперника я получу лишь покрытое мехом тело, и никто из нас более не насладится игрой. Не гарантирую, что именно так подумал, но я бросил свое ружье наземь. И в этот миг енот на дереве повернул голову и посмотрел мне в глаза… — Снова наступила пауза. Эзра продолжил: — И вот что интересно. Дерево-то было высокое, а енот находился у самой вершины. Близился восход, небо начало светлеть. Но енот был достаточно далеко от меня, и все же была еще ночь. Вряд ли я смог бы четко различить морду любого другого енота. Но когда этот повернулся ко мне, я увидел, что у него вовсе не морда енота! Это была скорее кошачья морда. У него были усы, как у кота, и даже на таком расстоянии я сумел ясно разглядеть эти усы. Морда была крупной, круглой и абсолютно спокойной. Трудно подобрать подходящее определение. Глаза у него были большие, немигающие, похожие на совиные. Я, наверное, должен был со страху выпрыгнуть из собственных штанов. Но я остался стоять на месте, прикованный к этому «кошачьему лику», конечно, пораженный. Я понял наконец, не называя это словами и не додумывая до конца, что тварь, которую мы гоняли, вовсе не была енотом! И когда я это понял, он вдруг усмехнулся. Не спрашивайте меня, как он усмехнулся. Я не увидел его зубов, это точно, но я знал, что он улыбается. У меня просто возникло ощущение этой улыбки. И это была не усмешка торжества надо мной и Рэнджером, нет, это была дружеская улыбка. Он как бы говорил: «Не правда ли, мы так долго и так чудесно развлекались?» Тогда я поднял с земли свое ружье и пошел домой, а Рэнджер потопал за мной.

— Кое-что здесь не совпадает, — сказала Райла. — Ведь, по вашим словам, Рэнджер — охотник на енотов и ни на кого больше, так ведь?

— Это и меня озадачило, — согласился Эзра, — Было время, когда я об этом много размышлял и сомневался. Но после этой самой ночи Рэнджер еще много раз гонялся за ним, и я ради забавы присоединялся к нему. Я еще не раз видел лик старого кота, этот лик, глядящий на меня из кустов или ветвей деревьев. И когда он понимал, что я его вижу, он всегда мне улыбался. Улыбкой доброго друга… Вы ведь встречали его, Эйза?

— Несколько раз, — ответил я. — Он иногда зависает в моем фруктовом саду.

— И всегда это всего лишь лик, — подхватил Эзра. — Улыбающийся лик. Если там и есть туловище, то его невозможно различить. А иногда бывает и так, что это существо смотрит из куста на Рэнджера, а тот как сообщник стоит перед ним. Вы знаете, что я думаю?

— Что вы думаете? — спросила Райла.

— Я думаю, что Кошачий Лик предлагает Рэнджеру побегать. Он говорит: «Как насчет гонок сегодня ночью?» А Рэнджер отвечает: «О’кей!» Тогда Кошачий Лик спрашивает, как Рэнджер думает, пойдет ли Эзра с ними, а тот говорит: «Я с ним потолкую об этом!»

Райла весело рассмеялась.

— Как же это мило! — воскликнула она. — Как это мило и забавно!

Эзра кисло возразил:

— Для вас, может, и забавно. Но мне совсем не смешно. Для меня это реальность. И она кажется вполне логичной.

— Но что же это за явление? Есть ли у вас какие-либо мысли на этот счет?

— Конечно, я думал об этом. Но не знаю. Я говорил себе: может, это нечто, уцелевшее от доисторического прошлого? Или привидение? Из тех же времен? Хотя оно не очень-то похоже на привидение. А вы об этом что скажете, Эйза?