— Вот-вот. Вот именно — помимо всего прочего. Слишком много стало этого «всего прочего»! Технологические системы, философские направления. Все это так далеко от того, чему мы собирались себя посвятить!

— Если речь о философии, Джон, то тут ты заблуждаешься. У философии как раз очень много общего с нашей первоначальной целью. Но если я тебя правильно понимаю, ты готов отказаться от «всего прочего» ради безумного, фанатического поиска той веры, которую, как нам когда-то казалось, мы в состоянии обрести.

— Когда-то? А теперь вам уже так не кажется, ваше святейшество?

— Если ты спрашиваешь меня о том, верю ли я до сих пор в логику и необходимость поиска, ответ будет таков: да, верю. Но то, что казалось простым тысячу лет назад, теперь уже таким не кажется. Дело тут не только в вере, не только в том, чтобы найти вероисповедание, божество, божественность; не уверен, что «божественность» — самый подходящий термин. Дело в том, чтобы разрешить загадку выживания и эволюции систем, разработанных людьми, живущими в них. Такие системы разыскивают для нас наши Слушатели. И только в результате изучения этих систем и размышления о существах, населяющих эти системы, — теперь-то я в этом просто уверен — мы сможем найти ответы, которые приведут нас к тому, что ты зовешь истинной религией.

— Ваше святейшество, вы изволите смеяться надо мной?

— Ну что ты, зачем мне над тобой смеяться, Джон? Мы слишком долго работаем вместе, чтобы я мог себе такое позволить. Но у меня постепенно складывается впечатление, что за годы наши точки зрения на многое стали несколько различаться. Мы изменились.

— Если на то пошло, вы изменились гораздо больше меня, ваше святейшество. Я до сих пор — простой робот, который прибыл сюда с Земли. И мои убеждения гораздо ближе к нашему первоначальному плану, чем ваши. Я участвовал в вашем создании, и мы все старались вложить в вас величие, мудрость, стремление к святости. Но вы… вы должны простить мне эти слова — вы уже не тот, кого мы создавали.

Папа издал звук, который, не будь он машиной, можно было бы посчитать смешком.

— Да, конечно, я уже не тот. Да и как можно было ожидать, что я не буду изменяться? Неужели ты думал, что я буду раз и навсегда таким, каким вы меня создали? Разве я мог не меняться, постоянно вбирая в себя новые факты, новые мысли? Естественно, я теперь уже не робот «в чистом виде», я успел растерять многое из той вашей «человечности», что вы заложили в меня. Я стал… сейчас подумаю, как лучше сказать… более чужаком, что ли. За века в меня попало столько всего инопланетного — большей частью, кстати говоря, просто чепухи, мусора, — а от человека и от робота во мне стало намного меньше, чем раньше. Этого не мог ожидать даже ты, Джон. Это было совершенно необходимо. Мне пришлось развить в своей структуре отдельные фрагменты, чтобы решать проблемы, связанные с чужеродными понятиями. Конечно, я изменился. Я уже не просто инструмент, созданный вами, роботами. Признаться, я удивлен, что ты этого не знал. У меня колоссальный банк данных — он каталогизирован и ждет переработки в матрицу. Это колоссальная работа. Должен тебе признаться, Джон, я уже не раз имел возможность с горечью убедиться, что в триллионах моих ячеек памяти обязательно находятся такие, которые не стыкуются одна с другой даже тогда, когда кажется, что должны состыковываться замечательно. Увы, их приходится, образно говоря, вынимать и класть на полочку до тех пор, пока не прибудет новая информация, которая позволит двум, трем, дюжине ячеек объединиться и в результате дать что-то ценное, логичное. Джон, мне не стыдно признаться тебе, что порой я буквально трещу по швам от обилия неразрешенных вопросов — или наполовину неразрешенных, — порой, как в головоломке, недостает одного-двух кусков, чтобы образовалось нечто целое. Но есть и такие головоломки, которым не сложиться никогда, и я никогда не найду ответа-кусочка. Это ваша беда, роботов. Вы хотите получать ответы, а у меня порой их нет. Как я уже сказал тебе, Вселенная не так проста, как нам когда-то казалось. Я — долгосрочный проект, а вы требуете у меня скоропалительных, немедленных ответов.

— Не сказал бы, ваше святейшество, что тысяча лет — это немедленно.

Папа вновь издал звук, напоминающий короткий смешок.

— В моем понимании это очень, очень мало. Если я проживу миллион лет…

— Проживете. Мы об этом позаботимся.

— Ну что ж, — сказал Папа, — тогда есть некоторая надежда, что мы придем к вашей цели.

— К нашей цели? Ваше святейшество, вы так говорите, что можно подумать — это не ваша цель!

— Да, конечно, и моя тоже. Но нельзя игнорировать другие аспекты нашей работы. Невозможно предугадать, к чему приведет тот или иной этап исследований, — очень часто направления непредсказуемы.

— Ваше святейшество, вы позволили Ватикану свернуть с прямой, верной дороги, это вы дали ему пойти скользкими путями, по этим самым непредсказуемым направлениям. Кардиналы борются за власть…

— Не могу не согласиться, — сказал Папа, — что некоторые из моих кардиналов оказались никчемными, но это не так уж плохо. С точки зрения административных навыков у них все в порядке. Ну, к примеру, кто осмелится отрицать, что программа паломничества выполняется весьма успешно?

— Вы меня просто убиваете своим цинизмом, ваше святейшество! Отчего вы вспомнили о программе паломничества? Мы поддерживаем ее только из финансовых соображений. Мы пичкаем этих убогих паломников жуткой смесью религиозных понятий, которые они не в силах усвоить, и в том, что они получают от нас, — ни на грош правды и искренности. И самое худшее, что они именно потому и верят в то, что мы им предлагаем, что ничегошеньки в этом не понимают!

— Слишком мало правды, говоришь? Я бы мог спросить у тебя: «Что есть правда?», «Что есть истина?», но не буду, потому что ты станешь отвечать и еще больше огорчишь меня. Нет, я не совсем согласен с тобой относительно программы паломничества и продолжаю стоять на своем: программа приносит-таки некоторый доход, и мы нуждаемся в нем, а кроме того, она служит неплохим прикрытием, создавая нам репутацию приверженцев глупого культа на тот случай, если нами кто-то всерьез заинтересуется, — правда, в этом я сильно сомневаюсь.

— Я не разделяю вашего отношения к этой проблеме, — упрямствовал робот. — В программе паломничества мы избрали принцип плавания по течению, а этого мало. Мы можем и должны сделать гораздо больше. Мы обязаны заботиться о каждой душе, которая жаждет…

— Вот за что я всегда так ценил тебя, Джон, так это за твою вечную заботу о душах заблудших и о собственной в частности, тогда как ты должен понимать, что никакой души у тебя нет.

— А я не знаю, что у меня нет души! — огрызнулся робот, — Мне удобнее думать, что она у меня есть. Вполне резонно считать, что всякое разумное существо наделено душой.

— Что бы ею ни было, — уточнил Папа.

— Да, вот именно, — подтвердил Джон.

— Никто больше не осмеливается так разговаривать со мной, — сказал Папа, — И я ни с кем так не говорю, как с тобой. Вот почему я так ценю тебя, вот почему ты — мой друг, хотя, послушав наш разговор, вряд ли кто-нибудь сказал бы, что мы — друзья. Знаешь, было время, когда я подумывал, не сделать ли тебя кардиналом, но в роли садовника ты способен принести мне больше пользы. А ты сам-то не хотел бы стать кардиналом?

Джон захлебнулся от удивления и издал какой-то нечленораздельный звук.

— Ну вот и славно. Я так и думал, — резюмировал Папа. — Ты как садовник опасен, а как кардинал был бы опасней в сто раз. А теперь отвечай мне, и немедленно, не вздумай заговаривать зубы и сочинять: ведь это именно ты поднял суету относительно канонизации Мэри?

— Да, я, — дерзко ответил робот, — И мне нечего стыдиться. Народу нужны святые — преданным роботам в Ватикане и верным людям в поселке. Вера их скудеет, ей нужна поддержка. Что-то нужно такое… мощное, величественное, чтобы еще раз подтвердить правильность избранной нами цели, ради которой мы прибыли сюда. Но если Мэри выгнали из рая…