— Ты разбираешься в греческой керамике? — справился я у Синтии.

— Я знаю лишь, что-у них была посуда с черными рисунками и посуда с красными рисунками. Черные рисунки появились раньше.

Я потер пальцем клеймо горшечника.

— Значит, надпись прочесть ты не сможешь?

Девушка покачала головой:

— Нет. Мне известно, что горшечники пользовались подобными клеймами, но по-гречески я не понимаю. Кстати сказать, этот кувшин слишком новый, как будто его достали из печи для обжига только вчера. На нем нет никаких следов возраста. Обычно такие горшки находят при раскопках, и по ним сразу видно, что они пролежали в земле сотни лет. А этот выглядит так, словно никогда в земле и не был.

— Скорее всего, он в самом деле там не был, — сказал я, — Анахронианин, должно быть, позаимствовал его вскоре после изготовления как чудесный образчик тогдашней керамики. Естественно, что он с него чуть ли не пылинки сдувал.

— Ты считаешь, мы видели анахронианина?

— А кого же еще? Кому еще в послевоенную пору могло быть дело до греческой посуды?

— Но у него так много личин! Он и Душелюб, и тот аристократ, который угощал нас ленчем, и тот человек, с которым разговаривал мой предок.

— Мне кажется, — ответил я, — он может быть кем угодно. Или, по крайней мере, может внушить людям, что он тот-то и тот-то. Я подозреваю, что, приняв облик Душелюба, он открылся нам в своем настоящем образе.

— Но тогда, — сказала Синтия, — нам с тобой надо лишь отыскать вход в колодец, что ведет в подземную пещеру, и клад наш!

— Да, — согласился я, — однако что ты собираешься с ним делать? Любоваться на сокровища до конца жизни? Или выбрать украшение себе на платье?

— Но теперь мы знаем, где он находится!

— Ну и что? Если мы сможем вернуться в настоящее, если тени соображают, что творят, если они установят временную ловушку и если она не забросит нас на несколько тысячелетий в будущее относительно нашего всамделишного настоящего…

— Ты веришь в то, что говоришь?

— Скажем так: я не отрицаю ни одной из возможностей.

— Флетч, а если временной ловушки в расщелине не окажется? Если нам не удастся вернуться?

— Как-нибудь проживем.

Мы вышли из двери и направились вниз по склону холма. Впереди, за пшеничным полем, сверкала река; вдалеке виднелся окруженный садом дом, в котором лежал двуглавый мертвец.

— Я не надеюсь на временную ловушку, — сказала Синтия. — Тени — не ученые, с ними каши не сваришь. Обещали переместить нас во времени на долю секунды, а забросили вон куда.

Я чуть было не выругался. Нашла время для таких рассуждений, черт бы ее побрал!

Синтия схватила меня за руку. Я обернулся.

— Флетч, — пробормотала она, — но как же нам быть, если временная ловушка не сработает?

— Сработает, — ответил я.

— А если нет?

— Тогда, — сказал я, — мы вычистим вон тот дом внизу и поселимся в нем. Там есть инструменты. Мы соберем в саду семена и посадим другие сады. Мы будем рыбачить, охотиться — словом, жить.

— И ты полюбишь меня, Флетч?

— Да, — сказал я, — полюблю. Вернее, уже полюбил.

Шагая через пшеничное поле, я думал о том, что страхи Синтии могут оказаться не напрасными. Вдруг О'Гилликадди и его приятели действовали по указке Кладбища? Когда я впрямую спросил О'Гилликадди, он уклончиво ответил, что Кладбище не в состоянии ни подкупить их, ни причинить им вред. Как будто он говорил правду, но где тому доказательства? О'Гилликадди с его способностью манипулировать временем был бы для Кладбища сущей находкой. Ведь перекинув нас во времени и отрезав нам все пути к возвращению, никакого постороннего вмешательства можно больше не опасаться.

Я вспомнил розовый мир Олдена — нашего с Синтией Олдена. Я представил себе Торни, как он рассуждает о сгинувших в никуда анахронианах и проклинает недостойных искателей сокровищ, которые грабят древние поселения и лишают археологов возможности изучать былые культуры. С горечью в душе я припомнил свои собственные планы, припомнил, как хотел сочинить композицию о Земле. Синтия занимала в моих мыслях особое место. Она пострадала сильнее любого из нас. Вызвавшись передать мне письмо от старины Торни, она в итоге угодила в такой переплет, о котором не думала и не гадала.

Если временной ловушки в расщелине не будет, нам придется поступить именно так, как я сказал. Иного выхода у нас нет. Однако мы с Синтией не приспособлены к такой жизни. А скоро вдобавок наступит зима, и, если мы хотим выжить, нам надо к ней подготовиться. Дождавшись весны, мы, быть может, что-нибудь придумаем.

Я постарался отогнать эти мысли, не желая падать духом раньше времени, но они упорно возвращались. Ужасная перспектива словно зачаровывала меня.

Мы спустились к реке и, двигаясь по ее берегу, дошли до оврага, что вел к расщелине, в которой мы прятались от бандитов. Никто из нас не проронил ни слова. По-моему, мы боялись заговорить.

Миновав поворот, мы увидим желанный утес. Ждать осталось недолго. Скоро мы все узнаем.

Мы миновали поворот — и остановились как вкопанные. У подножия утеса стояли две боевые машины. Ошибиться было невозможно. Мне кажется, я догадался бы о том, что они такое, в любом случае, даже если бы я в свое время не прислушивался к рассказам Элмера.

Их размеры поражали воображение. Впрочем, будь они меньше, в них не уместилось бы все то вооружение, которым их напичкали. Они были футов по меньшей мере ста длиной, примерно вполовину этого расстояния шириной и футов двадцати или около того высотой. Они стояли бок о бок и выглядели весьма внушительно. В их уродстве ощущалась могучая сила. От одного взгляда на них по спине пробегала дрожь.

Мы смотрели на них, а они разглядывали нас. Мы чувствовали на себе их взгляды.

Одна из машин подала голос — определить, какая именно, было невозможно.

— Не убегайте, — сказала она, — Вам не нужно нас бояться. Мы хотим поговорить с вами.

— Мы не убежим, — ответил я, подумав, что бежать было бы бессмысленно. Они моментально догонят нас, в этом я не сомневался.

— Никто не хочет нас выслушать, — чуть ли не жалобно продолжала машина. — Все убегают от нас. А мы хотим подружиться с людьми, потому что мы сами — люди.

— Мы вас выслушаем, — пообещала Синтия, — Что вы собираетесь нам рассказать?

— Давайте сначала познакомимся, — предложила машина, — Меня зовут Джо, а его — Иван.

— Меня зовут Синтия, — ответила Синтия, — а моего спутника — Флетчер.

— Почему вы не убежали от нас?

— Потому что мы не испугались, — сказала Синтия.

Я мысленно усмехнулся: на последних словах голос девушки предательски задрожал.

— Потому что, — добавил я, — бежать не имеет смысла.

— Мы — боевые ветераны, — заявил Джо, — Наша служба давно окончилась, и мы горим желанием помочь людям восстановить планету. Мы много странствовали. Те несколько человек, которых мы встретили, отказались от нашей помощи. Честно говоря, нам показалось, что они питают к нам отвращение.

— Их можно понять, — сказал я. — Вы крепко насолили им в дни войны.

— Мы никому не насолили, — возразил Джо. — Мы не сделали ни единого выстрела — ни он, ни я. Война подошла к концу прежде, чем мы успели повоевать.

— Как давно это случилось?

— По нашим собственным подсчетам, немногим больше полутора тысяч лет назад.

— Вы уверены? — спросил я.

— Абсолютно, — ответил Джо. — Если потребуется, мы можем вычислить дату с точностью до дня.

— Не стоит, — сказал я. — Полторы тысячи лет меня вполне устраивают. — Значит, добавил я про себя, доля секунды О'Гилликадди обернулась восемьюдесятью с хвостиком столетиями!

— Скажите, — спросила Синтия, — помнит ли кто-нибудь из вас робота по имени Элмер?

— Элмер?

— Да, Элмер. Он говорил нам, что руководил строительством последней из боевых машин.

— Откуда вы знаете Элмера? Где он?

— Мы познакомились с ним в будущем, — ответил я.

— Так не бывает, — возразил Джо. — Нельзя знакомиться в будущем.