В конце концов она извлекла фотографию из ванночки, подождала, пока не стечет жидкость, вручила ему снимок, открыла обтянутую резиной двойную дверь, и молодые люди с радостью вышли из пропахшей химикалиями лаборатории на свежий воздух. Говорили они скупо. Пауль убеждал Гезину заглянуть к нему во Фрайбурге, когда она в следующий раз окажется там по своим делам. Гезина Хофман зябко обхватила себя руками за плечи, Пауль Мор на прощание протянул ей руку. Она ответила на рукопожатие, с улыбкой кивнула и, как ему показалось, проводила его взглядом, пока он шел по Кройцгассе в сторону вокзала.

Пауль Мор знал Грангат, потому что два года назад, заканчивая учебу, был здесь на практике в “Бадишер Цайтунг”, но с тех пор не заглянул сюда ни разу. И теперь, после затяжного судебного процесса, прощание с городом оказалось для него несколько болезненным. Прежде чем забрать вещи, он в последний раз наведался в “Серебряную звезду” повидаться с, возможно, задержавшимися в городе коллегами, но уже никого не застал. Да и сами улицы, пока он шел на вокзал, стали вроде бы еще более безлюдными, и ему почему-то вспомнился отсутствующий вид, с каким пребывал адвокат Майер на пресс-конференции. Внезапно Мор ощутил себя здесь чужаком, ему стало не по себе, будто сам этот город застыл под знаком гротескной гибели Марии Гурт. Образ этой девицы постоянно всплывал у него в сознании: голая и словно бы спящая в ледяной траве под кустом малины… Пауль Мор прибавил шагу.

“Женский труп на федеральной дороге № 15”, — такой заголовок он дал своему первому материалу по данному делу. С подзаголовком: “Неизвестная пала жертвой сексуального преступления”. Его заметка от 5 сентября 1953 года оказалась первым сообщением по делу, а также — его первым опубликованным материалом, и подписана она была инициалами П.М.

“В четверг вечером, примерно в 19.20, местный егерь нашел на тропе, сворачивающей с федеральной дороги № 15, между Кальтенвайером и Хородом, возле развилки на Дурен и в 86 метрах восточнее седьмого километрового столба, обнаженный женский труп. Мертвое тело лежало в луже и было забросано валежником. Пятна на шее и на затылке свидетельствовали об удушении. В левом глазу было кровоизлияние, на груди, с правой стороны, имелись синяки и царапины. По данным вскрытия, речь идет о насильственной смерти от разрыва сердца. Судя по всему, это сексуальное преступление. Отсутствуют и наручные часы, след от ремешка которых остался на запястье.

Исходя из имеющихся обстоятельств, труп доставили на место обнаружения автомобилем. Судя по всему, это произошло в ночь на четверг. Девушку убили часа за два до перевозки трупа на место обнаружения. Из одежды и личных вещей убитой до сих пор ничего не найдено.

Жертве около двадцати лет, рост 1,55 м, телосложение стройное, лицо привлекательное — округлое, с широкими скулами, пухлыми губами, синими глазами. Несколько зубов отсутствуют, волосы рыжеватые, уши сравнительно крупные, кисти рук узкие и ухоженные с длинными ногтями на пальцах.

Сотрудники “убойного отдела” уголовной полиции Фрайбурга уже ночью прибыли на место обнаружения и совместно с тамошней полицией начали искать след преступника (преступников). Прочесав обширный лесной участок, они так и не обнаружили одежду покойной. Уголовная полиция, равно как и местная полиция, ждет помощи от населения в деле обнаружения и поимки убийцы. Прокуратура Грангата назначила добровольным помощникам вознаграждение в 500 марок”.

Первым, что бросилось в глаза Винфриду Майеру, были матовые стекла в комнате для свиданий. Они не только лишали посетителя возможности заглянуть в глубь помещения, но и вовсе заставляли его почувствовать себя в одиночестве, как за шторкой у врача. Решеток видно не было, но Майер полагал, что они наличествуют тоже. Надзиратель закрыл за ним дверь, а другой надзиратель, сидящий на стуле у двери и только сейчас замеченный Майером, кивнул ему, приглашая войти. В комнате стоял простой деревянный стол — прямоугольник, развернутым узкой стороной к двери. За одним концом стола сидел Ганс Арбогаст, стул в другом конце пока пустовал. Стоящую на столе лампу не включили, хотя уже начало постепенно смеркаться.

Лязг ключей и запоров, — а двери здесь, в тюрьме, запирают за тобой постоянно, — привел Майера в возбуждение, причем в бестолковое возбуждение. Подав Гансу Арбогасту руку (тот сейчас был не в наручниках), адвокат сел на место. Прислонил портфель к ножке стула и всмотрелся в своего подзащитного. Арестантский наряд был для адвоката такой диковиной, что ему пришлось постараться, чтобы это разглядывание не стало слишком бесцеремонным. И штаны, и куртка из какой-то грубой материи синего цвета. Но взгляд у Арбогаста, подумал адвокат, спокойный. Судя по всему, переживания последних месяцев понемногу схлынули. Майеру даже показалось, будто Арбогаст смирился со сложившейся ситуацией — или вот-вот смирится.

— Нравится вам мой новый наряд? Здесь носят и красное — но только в штрафном изоляторе. Белое — в предварительном заключении и желтое — те, кем занимается политическая полиция.

— Как ваши дела?

Усмехнувшись, Арбогаст пожал плечами. Как будто этот риторический вопрос требует ответа. Катрин рассказала ему, что его мать после вчерашнего вынесения приговора замкнулась в себе и не произнесла ни слова. Все последние полтора года она вела дела у себя в трактире и навещала его каждую неделю, она держалась так, как будто ровным счетом ничего не произошло. Держалась, хотя посетителей в трактире больше не было. Когда он однажды попытался объяснить ей, что же произошло той ночью на самом деле, она резко пресекла этот разговор.

— Моя жена здесь сегодня уже побывала, — в конце концов сказал Арбогаст.

— Ну и что же?

— Не знаю, что мне ей теперь говорить. Раньше-то она мне верила, хотя и в этом хорошего было мало.

— А сейчас?

— А сейчас она и сама не знает, во что ей верить. И я не ставлю ей это в вину. Ведь со мной — то же самое.

— Что вы имеете в виду? Арбогаст вновь пожал плечами.

— Вы поговорили еще раз с профессором Маулом? Как вам кажется, имеет ли смысл попросить его о повторной экспертизе?

Майер и впрямь позвонил вчера после вынесения приговора в гостиницу профессору и попросил о личной встрече. В этом, ответил профессор Маул, на его взгляд, нет никакой надобности. Голос его звучал в телефонной трубке столь же жестко и непримиримо, как в зале суда. Уже при знакомстве в первый день процесса адвокат обратил внимание на холодные глаза и маленький узкогубый рот эксперта. Но только когда профессор Маул выступил в сгущающихся сумерках со своим заключением о Марии Гурт, адвокат понял, что за страсть заставляет кривиться эти узкие губы. Как рыба, разведывающая стеклянные стенки аквариума, патологоанатом стучался в фотографии с места преступления, словно ища выход в другой и лучший мир, — выход, так и остающийся для него недоступным. В чем он разбирался, так это в том, как люди умирают. И тем гротескней казалась адвокату глумливая живость трепещущих пальцев профессора, когда тот объяснял, как именно лишилась жизни Мария Гурт.

— Строго между нами, — сказал ему профессор Маул в конце их телефонного разговора, — вы ведь не сомневаетесь в том, что ваш пациент виновен?

Он именно так и выразился: “ваш пациент”.

— Я не думаю, что мы хоть в каком-нибудь смысле можем рассчитывать на содействие профессора Маула.

Больше Винфрид Майер не сказал ничего. Хотя Арбогаст, пожирая его глазами, ждал от адвоката какого-нибудь предложения, плана, идеи, какой бы то ни было юридической стратегии — чего угодно, что оправдало бы появление адвоката в комнате для свиданий. Однако все та же, никак не отпускающая его, усталость велела Майеру ограничиться внимательным взглядом на Арбогаста. Самым пристальным лицезрением осужденного. В попытке обнаружить хоть что-нибудь, препятствующее уверенности в том, что он и впрямь является убийцей Марии Гурт.

Арбогаст, однако, ничем себя не выдавал. У него был мощный подбородок, практически закрывавший шею, и нижняя губа несколько выдавалась вперед и вверх, будто он постоянно на что-то дулся. В лице не было ничего юношеского, он выглядел мужчиной и даже мужланом, как и описывал его прокурор. Светлые, чуть волнистые волосы были расчесаны на левый пробор. Высокие залысины. Щеки костистые, чем лишь подчеркивались резкие складки, идущие от носа ко рту. Когда Арбогасту случалось засмеяться, он широко раскрывал рот и становились видны его крупные белые зубы. Ресницы у него были тоже белые. Походка, скорее пружинистая, была, пожалуй, единственной приметой молодости во всем его внешнем облике. И, разумеется, у него были большие руки. Майеру, сидевшему в ходе всего процесса рядом с подзащитным, казалось, будто эти руки друг дружку отчего-то удерживают.