Катя пожала плечами. Его бокал по-прежнему кренился в опасной близости от ее юбки.

— Не знаю.

— Вы этого не знаете, госпожа доктор?

В знак полного разочарования он покачал головой, затем решительно выпил, осторожно поставил бокал на край столика и с улыбкой посмотрел на нее.

— Ты этого действительно не знаешь? Что ж, тогда позволь сказать тебе: поскольку во всех случаях удушения мы имеем дело с бескровным убийством, вскрытие должно в обязательном порядке проводиться также без кровопролития. Запомни это хорошенько: прежде всего без кровопролития! Сперва надо вскрывать череп, и мозг, лишь потом грудь и живот. И только когда удается стопроцентно гарантировать, что кровь больше не поступит в шею ни сверху, ни снизу, диагноз кровоизлияний в мягких тканях шеи будет проведен, с криминологической точки зрения, безупречно. Потому что в противоположном случае нельзя отличить эти случайные кровоизлияния от витальных.

Катя, откинувшись на зеленый шелк видавшей виды кушетки, усмехнулась. Отчета о вскрытии Марии Гурт она еще не читала, но сейчас практически наверняка нашла крючок, за который можно будет уцепиться. Но нельзя ли решить эту задачу с щегольским блеском?

— Профессор Вайман, а может ли случиться такое, что смертельным окажется нежное любовное объятие? Шеи, я имею в виду.

— Да-да. При определенных условиях самое легкое придушение может стать причиной мгновенной смерти. Интенсивная ласка сонной артерии или блуждающего нерва может вызвать рефлекторную остановку сердца. В уголовных делах часто слышишь о таком — и, как правило, это уловка, при помощи которой преступник пытается уйти от ответственности. Однако на практике такое бывает крайне редко.

— То есть это маловероятно?

— Скорее почти невероятно. Во всяком случае, я ни за что не сделал бы ставку на подобный расклад событий.

Решительным жестом он подкрепил свое и без того чересчур уж категорическое высказывание. И тут ему бросилось в глаза, что бутылка уже пуста, и пока он прикидывал, как быть дальше, с мыслями собралась и Катя Лаванс.

— С другой стороны, как вам отлично известно, удушение и сексуальное возбуждение часто идут рука об руку, — неожиданно заявил профессор.

Кате это известно не было, и она покачала головой.

— Агональная эрекция. Никогда не слышала?

Катя старалась ничем не выдать собственного невежества.

— Какой-то врач повествует об этом в связи с повешением двенадцати негров на Мартинике. Минуточку, у меня есть эта книга, не сомневаюсь. Погодите, я вам сейчас зачитаю соответствующий фрагмент.

Вайман, покачиваясь, отошел от печи. Неплохо было бы подстраховать его, подумала Катя, но нет — он целеустремленно проследовал в заставленный стеллажами коридор в поисках нужной книги. Правда, когда по звону бутылок, донесшемуся с кухни, выяснилось, что он сначала завернул туда, она все же немного забеспокоилась. А с другой стороны, какой изящный предлог продолжить пьянку! Нет, со стариком все в порядке. Катя поднялась с кушетки и, стоя на ногах, почувствовала себя усталой и изрядно разбитой, как, впрочем, бывало всегда, если ей случалось подолгу беседовать на тему смерти и умирания. Не то чтобы это ее в какой-то мере затрагивало. Как-никак, все способы лишить самого себя или кого-нибудь другого жизни входят неотъемлемой частью в круг ее профессиональных интересов. Но — как оседает на вещи практически незаметный слой пыли — так и душой ее овладевала при этом едва уловимая печаль. Конечно, в большинстве случаев достаточно было просто встряхнуться — и от грусти не оставалось и следа, но изредка, особенно на фоне общей усталости, печаль прирастала и становилась второй кожей.

Катя заметила, что бессмысленно расхаживает по гостиной, внимательно глядя себе под ноги. Решив чем-нибудь заняться, она подошла к окну и открыла дверь на балкон. Рама покривилась, на внутреннем стекле в перетопленном помещении висели тяжелые капли, одна за другой сползающие на переплет окна. Рывком раскрыв дверь, Катя вышла на балкон. Точнее, это был эркер, выходящий на Берсаринштрассе, угол с Франкфуртской аллеей, и у нее возникло ощущение, будто весь город раскинулся сейчас перед нею, как на секционном столе. Меж тем из гостиной донеслись шаги профессора.

— Я нашел. Послушайте.

Стоя у печи, Вайман уже наливал им обоим из новой бутылки, в другой руке у него была книга. Впервые Катя заметила мешки под глазами у старика, прожилки и пятна на щеках, прокуренные и расшатавшиеся в гнездах зубы. Сине-голубая выцветшая футболка тренировочного костюма с какой-то уже неудобочитаемой надписью обтягивала “пивной” живот. Тренировочные брюки на слабой резинке. Жалкие шлепанцы на ногах.

— Послушайте, — повторил он, и она поймала поверх очков его по-прежнему живой и умный взгляд, — тот самый, который заставил ее когда-то, при первой встрече, в него влюбиться.

“Отправившись на место казни, — сообщал с Мартиники французский врач Гийом, — я увидел, как в момент странгуляции у всех повешенных внезапно случилась сильная эрекция (все эти негры были доставлены на лобное место одетыми лишь в легкие балахоны из тонкой белой ткани), практически в тот же миг у пятерых из них произошло непроизвольное мочеиспускание, причем моча пролилась наземь. Через час после казни я отправился к морю, на берегу которого должны были быть разложены тела казненных. У первых девятерых эрекция пошла на убыль, тогда как ткань балахонов в соответствующих местах была в пятнах влаги слишком большой плотности, чтобы оказаться мочою. Из числа пяти последних следы эякуляции были заметны только у двоих”.

Катя Лаванс еще успела на последний трамвай и, добравшись домой, проскользнула на кухню тихо, как мышь, чтобы не разбудить Ильзу. В маленьком встроенном шкафу у окна обнаружила еще одну бутылку того же самого Блауштенглера, который только что попивала с профессором, и, вздохнув, предала себя на волю волн. Надо же было отпраздновать открытие, сделанное ею на обратном пути и связанное с древнекитайским трактатом в той его части, которая посвящена умению различать витальные и постмортальные увечья. Воистину китайская наука это наука побеждать!

Затем включила газовую плиту, использовавшуюся не только для приготовления пищи, но и для обогрева кухни. Осторожно затворила дверь поплотнее, хотя спальня, расположенная в дальнем конце длинного узкого коридора, была слишком далеко, чтобы ее дочь могла что-нибудь услышать. Сняла с верхней кухонной полки, где, наряду с прочим, стояла кофемолка, терменвокс и поставила на стол. Весь день она поневоле вспоминала Ансгара Клейна и его слова о “жгучей силе”, исходящей от Арбогаста, и о том, что тюрьма “стала для него не вторым домом, а второй кожей”. Клейн еще сказал, что не знает, как бы повел себя Арбогаст, выйдя на волю, и Катя призналась себе, что этот якобы невиновный убийца внушает ей определенный страх. И все же, наполнив бокал до краев, чего нельзя было сделать в темноте, она тут же выключила свет.

Сразу же всю кухню залило голубоватое свечение газовой горелки. Сколько зимних ночей провела она здесь, прислушиваясь к легкому шипению, несущему ей тепло! С тех самых пор, как сюда переехала. А вот Арбогаст уже пятнадцать лет сидит в тюрьме, а в нем самом сидит смерть этой девицы, вроде бы не имеющая никакой причины. Смерть превращает человека не только в покойника, но и в неприкасаемого. Преступление совершается, становясь абстрактной игрой ума. Но сама-то ты, матушка, жива-здорова, подумала Катя Лаванс и бодро выпила за древнекитайского криминолога, прежде чем предаться игре на терменвоксе. Она все еще не познакомилась ни с одним другим обладателем этого музыкального инструмента, да и не слыхивала о таковых и, соответственно, не знала, научилась она играть или нет. Кто-то рассказал ей, будто в Ленинграде проживает пожилая виртуозка игры на терменвоксе, выпустившая даже несколько пластинок, но она так и не смогла разыскать ни единой. Этот инструмент был столь же одинок, как его монотонное звучание, и Катя, возможно, больше чем музыкой наслаждалось ощущением оторванности от мира, которое возникало, когда она, включив терменвокс, проводила пальцами по антеннам.