Собрав вещи, Арбогаст принялся ждать. А во внешнем мире происходило меж тем столько важных событий. Только что ушел в отставку президент Франции Де Голль. Китайцы и русские затеяли маленькую войну на дальневосточной реке. В Северной Ирландии вовсю убивали друг друга католики и протестанты. Разбился очередной “старфайтер” — он сам видел это по телевизору. Американцы собираются полететь на Луну. На прошлой неделе космический корабль с тремя астронавтами на борту облетел Землю. Вечером, когда его вызвали вернуть ему гражданское платье и прочие личные вещи, он первым делом схватил обеими руками шкатулку. На синем бархате возлежали три бильярдных шара — один черный и два такой кремовой белизны, что при взгляде на них поневоле вспоминалась не тронутая солнечными лучами кожа.

Известие о том, что дело Арбогаста идет на пересмотр, поступило на редакционный телетайп 30 апреля во второй половине дня. Тем же вечером Ганса Арбогаста должны были выпустить из каторжной тюрьмы Брухзал после четырнадцатилетнего заключения. Какое-то время Пауль Мор прикидывал даже, не поехать ли в Брухзал, затем отбросил эту мысль, но все же решил остаться в редакции посмотреть прямой репортаж об освобождении, который, как ему удалось выяснить, пойдет по третьей программе. Он разложил по матово поблескивающему столу из красного дерева, предназначенному для заседаний, кое-какие архивные материалы, над которыми имело смысл поработать, однако не смог сосредоточиться — даже несмотря на то, что включенный телевизор работал до поры до времени в беззвучном режиме. Смирившись наконец с этим, он подошел к бару, налил себе виски и решил просто-напросто ждать.

Естественно, он предался воспоминаниям о Гезине и прозевал из-за этого начало трансляции. Но пришел в себя и включил звук, когда на экране появились, как говаривали в старину, врата узилища Брухзал. “В перекрестном свете телевизионных и тюремных прожекторов с большим чемоданом в руке выходит на свободу Ганс Арбогаст”. Съемка, судя по всему, производилась в пожарном порядке и без звукового сопровождения — репортер комментировал мелькающие на экране кадры в импровизационном порядке. “Адвокат доктор Ансгар Клейн из Франкфурта, добившийся в среду решения о приостановке исполнения наказания, встречает подзащитного. Для Ганса Арбогаста это становится запоздавшим всего на сутки подарком ко дню рождения, потому что 29 апреля ему исполнилось сорок восемь лет. Безмерно счастливый в связи со вновь обретенной свободой, он отвечает на вопросы буквально набросившихся на него журналистов. Будучи спрошен о том, чего ему сильнее всего недоставало в многолетнем заключении, он отвечает: справедливости. И все же он всегда верил в грядущее освобождение. Как сообщает далее Арбогаст, в тюрьме он занимался изготовлением кокосовых циновок и, наряду с этим, учился на заочных курсах экономики малых предприятий. За курсы он заплатил шестьсот марок из заработанных в тюремных мастерских денег”.

На экране все еще красовались Арбогаст и Клейн под козырьком тюремных ворот. Пауль Мор испуганно подумал: неужели и я за эти года так сильно постарел? Он ведь прекрасно помнил обвиняемого совсем молодым человеком. Несмотря на поздний час, адвокат был без пальто, он стоял, перекинув через руку легкий светлый плащ. Весна, подумал Пауль Мор, как будто для осознания этого элементарного факта ему понадобилась телекартинка. Группа журналистов и просто зевак оставалась практически во тьме, прожекторы высвечивали только освобождаемого и его адвоката. Мор все же постарался вглядеться и в затененные лица, на какой-то миг ему показалось, будто он обнаружил на экране Гезину с фотокамерой. “В гостинице, в которой доктор Клейн зарезервировал для Арбогаста номер, тот первым делом заказал бифштекс и чашку кофе. О своих дальнейших планах он пока распространяться не хочет. Жена развелась с ним в 1961 году”.

Пауль Мор выключил телевизор, поскольку экстренный выпуск новостей закончился, плеснул себе еще виски и уселся за работу. К этому часу Арбогаст уже оказался предоставлен самому себе, шкатулку с бильярдными шарами он водрузил на ночной столик. Чемодан со скудными пожитками (главным образом, письмами и старыми фотографиями, накопившимися у него за все эти годы) он так и не распаковал, оставив в маленьком холле гостиничного номера, Чуть сдвинув занавеску на окне, Арбогаст смотрел на улицу — и никак не мог насмотреться. Благо, номер ему достался не с окнами во двор. Какое-то время он наблюдал за журналистами, занятыми демонтажем камер и прожекторов, и гул голосов у него в мозгу постепенно шел при этом на убыль. Сейчас он провожал взглядом едва ли не каждого из редких в этот час пешеходов. От крахмальной сорочки он отвык и сейчас расстегнул на вороте верхнюю пуговицу. Он пытался понять, о чем сейчас, собственно говоря, думает, но у него ничего не получалось. Он присел на кровать и провел ладонью по гладкой и прохладной поверхности черной телефонной трубки. На этот раз ему удалось преодолеть искушение позвонить. А чуть раньше он уже трижды согрешил, зазря потревожив портье.

— Извините. Нет, по оплошности. Всего хорошего. Нет, мне действительно ничего не надо.

Нужно ему было только одно — лишний раз получить подтверждение тому, что там кто-то есть. И что он сам в любой миг имеет право и возможность выйти наружу. Арбогаст раскинулся на постели и жадно вдохнул запах чистых простыней.

— Это Клейн звонил! — с ухмылкой объявил Фриц. — Арбогаст только что отправился спать.

Сью вопросительно посмотрела на мужа.

— Он определен в гостиницу “Пальменгартен”, только что они вместе поужинали. Клейн говорит, что Арбогаст буквально смотрит ему в рот. Нет-нет, именно — в рот, буквально. Он ведь долгие годы не видел, как кто-нибудь ест в его присутствии. Разговаривал он мало и почти сразу же изъявил желание остаться в одиночестве. Клейн проводил его до самого номера. Арбогаст отпер дверь очень осторожно и затем столь же осторожно запер изнутри.

Сью лежала в постели, обложившись подушками, и читала. Сейчас она оторвалась от книги.

— Я так рада, что все наконец получилось!

— Еще ничего не решено. Процесс только предстоит. Однако перспективы, как мне представляется, неплохие.

Звонок Клейна застал Сарразина в кабинете за чтением. Одет он был, как почти всегда дома, в белый бурнус с золотым кантом, приобретенный когда-то в Танжере.

— А помнишь, как мы с тобой сидели за завтраком и я рассказал тебе о Брухзале?

Сью кивнула. В спальне стало холоднее. Она медленно расстегнула на муже бурнус — все эти бесчисленные перламутровые пуговки, — а он смотрел при этом в окно, откуда пахло весенней сыростью и, пожалуй, чуть-чуть — гнилостью.

— И что ж, Клейн пожалует теперь к нам, чтобы вместе отпраздновать такое событие?

— Не думаю, — ответил Сарразин. — Во всяком случае, мы этого не обсуждали.

Ее рука скользнула ему под бурнус, поползла по животу.

— А вообще-то жаль.

Ганс Арбогаст позвонил и принялся ждать ответа. Посмотрел с крыльца на клумбы желтых цветов по обе стороны. Узкая улочка, застроенная полутораэтажными домами за низким забором, называлась Лупиненвег, дом номер четыре. Позвонив еще раз, он переложил чемоданчик из левой руки в правую. И чемоданчик, и адрес были у него от Ансгара Клейна. Было также договорено, что придет он в определенное время, то есть как раз сейчас. Арбогаст забеспокоился, так и не дождавшись от хозяев дома никакой реакции, и позвонил еще раз. По небу стремительно проносились мелкие весенние облачка. От их белизны и синевы неба у него все еще побаливали глаза. На крыше со скрипом вертелся флюгер. Он позвонил еще раз, вновь поменял руку с чемоданчиком, и, расслышав наконец шаги из глубины дома, поставил ногу на верхнюю ступеньку. Услышал, как проворачивается ключ в замке белой деревянной двери, увидел сестру. Оба они стояли сейчас на ступеньках — он на крыльце, а она на сходе с лестницы на второй этаж. И словно эта неловкая поза заставляла их быть внимательными и осторожными, Арбогаст не бросился обнять сестру, но лишь неловко протянул ей руку. Эльке пожала ее и пригласила его в дом. Они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж и вошли с площадки в маленький, почти квадратный холл, в который выходили четыре двери. Эльке, его младшая, но уже такая взрослая, сестра обернулась к Арбогасту: