— Скорее нет, чем да.

— А почему?

Фриц Сарразин пожал плечами. Он понимал, почему Сью задает вопросы. Он распорядился, чтобы из архива “Вечерней газеты” ему переслали газетные вырезки по делу Арбогаста, и показал их сегодня ей. В папке, которая, должно быть, по-прежнему лежит на большом обеденном столе, имеется и фотография мертвой Марии, лежащей обнаженной в кустах малины. Сью стояла, положив руку ему на живот, она словно бы проверяла его дыхание.

— Интересно, как это — умереть в ходе любовного акта?

Фрицу Сарразину показалось, будто его губ коснулись чьи-то другие, холодные. На мгновение он и впрямь представил себе, как Сью внезапно умирает у него в объятьях. Неосторожное движение (а большего и не требуется) — и ее обращенный к нему взгляд навсегда закатится. Ее шея и основание черепа у него в руке — податливые, какими они у живого человека не бывают. И потом ее безмолвная кожа. И все тайны навеки остаются нераскрытыми, подумал он, толком не понимая, что за тайны имеет в виду. И из них двоих дышать будет только он один. Прекратит ли он любить ее в ту же секунду или будет нести бремя неразделенной любви, следя за тем, как остывает ее тело? Еще раз пожав плечами, Сарразин стряхнул этот морок.

— И ты полагаешь, что теперь возьмутся исследовать, что же тогда произошло на самом деле, — поинтересовалась Сью.

Сарразин, помедлив, ответил:

— Добиться возобновления дела невероятно трудно. Юстиция относится к самому предположению о том, что в своем расследовании не сумела выявить истину, как к оскорблению.

— Значит, у Клейна нет шансов?

— Этого я не говорил. В деле Рорбаха ему удалось добиться возобновления. А потом и победы в суде. Но ему необходимо раздобыть новый доказательный материал, который, имейся он в наличии во время процесса, мог бы в существенной мере повлиять на приговор. Сумеет он достать такие материалы, сумеет обосновать свою точку зрения, тогда дело, может быть, и возобновят.

— И что тогда?

— Процесс начнется с самого начала.

Гроза не проходила еще долго. Вновь и вновь по долине прокатывался гром и струи дождя барабанили в оконные стекла, вновь и вновь раскаты эха обрушивались на крышу и стены. Сью гладила мужа рукой по животу. А он отчаянно пытался не думать о смерти. Ни о смерти девушки, ни о своей, частенько становившейся для него в последнее время пищей для раздумий. Но главное, он старался не думать о смерти Сью — о смерти от его руки или в его объятьях.

— Блевать хочется, — прервал он вдруг затянувшееся молчание.

— С чего это?

— Представил себе, что ты внезапно умрешь, когда мы будем заниматься любовью.

— Ну и отчего же ты тогда блеванешь?

— От одиночества.

С недавних пор у доктора Клейна был маленький белый “Мерседес-300”, в этой машине ему больше всего нравились миниатюрные крылья. Машина была полностью автоматизирована, переключатель скоростей на баранке, и Ансгару Клейну нравилось, что при мощности в 160 лошадиных сил она уверенно мчалась и на 170-ти. Получив у Арбогаста доверенность на ведение дела, он отправился из Брухзала прямо в Грангат, чтобы в офисе прокурора ознакомиться с судебными актами. Там он, кстати, и выяснил, где ему искать адвоката, защищавшего Арбогаста в суде. Ему назвали кабачок, в котором тот в это время дня, как правило, обедал. На рыночную площадь Клейн отправился пешком — идти было недалеко. В погребок надо было спуститься по широкой лесенке, а народу внутри оказалось маловато. Из окон струился пестрый свет, в столбах которого вилась пыль, часть столиков оставалась в полумраке, а на других — сияли белизной накрахмаленные скатерти. За одним из последних и восседал сорокалетний мужчина, кивнувший ему, не переставая жевать, и взмахом столового ножа предложивший подсесть, после того как Клейн, представившись, спросил, не имеет ли он дела с Винфридом Майером.

Разумеется, он считал Арбогаста полностью невиновным! И считает до сих пор. Внимательными глазами из-под тяжелых век Майер испытующе смотрел на Клейна. Он подозвал кельнера, распорядился подать еще один бокал и налил Клейну красного вина из своего графина. Почему же он в таком случае после проигрыша дела ничего не предпринял? Улыбнувшись, Майер поднял бокал.

— Однако, дорогой коллега! Вам ведь известно, как трудно добиться возобновления дела. Я действительно предпринял все, что было в моих силах.

Ансгар Клейн кивнул.

— Только не поймите меня неправильно. Но это ведь сущий скандал! На основе чудовищного вывода судмедэксперта Ганс Арбогаст сидит в каторжной тюрьме с 1986 года. Но, с другой стороны, если не только обжаловать приговор во всех инстанциях, но и постоянно настаивать на возобновлении дела, то юриспруденция просто-напросто пойдет вразнос.

Ансгар Клейн вновь кивнул. Майер был, вне всякого сомнения, прав. Приговор в каждом отдельном случае базируется на авторитете закона и на добросовестности процедуры. А это означает, что каждое возобновление дела ставит под вопрос и авторитет, и добросовестность. А сколько таких вопросов выдержит система, это и само по себе вопрос.

— Поймите меня, дорогой коллега: приговор должен иметь окончательную силу. Иначе о юридических решениях и вовсе не будет смысла говорить.

— Да, понимаю.

Ансгар Клейн теперь уже не понимал, стоит ли озадачивать своего визави вопросами, которые он подготовил заранее. Вновь и вновь, не отрываясь от трапезы, посматривал на него Майер внимательными глазами. Но Клейн молчал, размышляя над тем, каково это — быть адвокатом в таком маленьком скучном городке, молчал и посматривал в тарелку. Дежурным блюдом были кенигсбергские клопсы с фигурной лапшой. Ансгар Клейн собрался с духом.

— А почему вы практически не навещали своего подзащитного?

Мейер только посмотрел на него и отчаянно заморгал.

— Да ладно. — Клейн резко поднялся с места. — Так или иначе, теперь это дело перешло ко мне, и я прошу вас впредь воздерживаться от каких бы то ни было публичных действий и высказываний по Гансу Арбогасту.

Уже поднимаясь по лесенке, Клейн повернулся и посмотрел на залитый светом из окна столик. Глаза Мейера поблескивали, и Клейн был рад, что они смотрят не на него. С облегчением отправился он в редакцию местной газеты и попросил подобрать ему в архиве вырезки по делу Арбогаста. Так как пообедать ему не удалось, ужинать в гостиничный ресторан (а остановился он в “Пальменгартене”) он отправился рано, также рано удалился в номер и, разложив материалы на ненужной второй половине двуспального ложа, изучал их до глубокой ночи. И даже когда он выключил свет, факты и фактики по делу продолжили свое мелькание у него в мозгу: чувства жены Арбогаста, высказывания газетчиков и адвоката, речь прокурора, мнения других юристов, так или иначе занимавшихся делом Арбогаста. И когда все эти голоса наконец смолкли, последним образом, мелькнувшим перед сном, стало любовное свидание Арбогаста с этой девицей — их страстные объятия и ее внезапная смерть. Что же почувствовал в эти мгновенья Арбогаст — с тихим ужасом этой мысли доктор Клейн и заснул.

На следующее утро, в десять часов, Ансгар Клейн вновь был уже в Брухзале. Дожидаясь клиента, он обдумывал их вчерашний разговор. Задним числом его изумила серьезность Арбогаста, неприкасаемость на грани неуязвимости. Даже в сложившейся ситуации от сына трактирщика следовало бы ожидать большей непосредственности в выражении своих чувств. Холодом веет от него, подумал Клейн, перебирая материалы первого процесса. Когда в комнату для свиданий ввели Ганса Арбогаста, стол был уже усеян бумагами, и Ансгар Клейн смерил заключенного таким взглядом, словно видел его впервые. Арестант уселся и кивнул адвокату.

— Все это происходило перед самыми выборами в бундестаг, не так ли? — начал Клейн.

Арбогаст пожал плечами и промолчал. Адвокат посмотрел на него еще внимательнее, чем накануне. Лицо заключенного оставалось абсолютно невозмутимым.