Наконец Клейн закончил рассказ, тоже позволил себе откинуться в кожаном кресле, и пару минут они помолчали.

— Ну и как ты это объяснишь? Почему на процессе в Грангате Маул сделал это чудовищное заключение, — в конце концов спросил репортер.

Клейн пожал пленами.

— Не знаю. В самом деле, не знаю.

— И сколько лет?

— Он просидел уже тринадцать.

Титц кивнул, но ничего не сказал, и еще какое-то время они просидели молча. В кругу света под настольной лампой между ними лежала Мария Гурт. За окном то ли пошел, то ли раздумал пойти дождь. Так или иначе, Клейн вручил Титцу экземпляр досье, и тот перед уходом пообещал заняться делом вплотную. На что и надеялся доктор Клейн. Да и Сарразина обрадовала весть о том, что “Шпигель”, не исключено, расскажет о деле Арбогаста. Клейн поведал ему это через пару недель в телефонном разговоре, одновременно сообщив, что временно перебрался в Эссен. Поначалу Фриц Сарразин не понял, с какой целью.

Находясь в этом городе, проще наладить контакты с окружением федерального министра юстиции доктора Хайнемана.

— И, как знать, может быть, мне удастся тем или иным образом воздействовать на прокуратуру, которая, в конце концов, тоже не вполне независима и не может пренебречь мнением министра юстиции как своего прямого начальника.

Сарразин рассмеялся.

— Что-нибудь еще?

— Еще у меня есть семь экспертов, готовых заступиться за Арбогаста.

Доктор Клейн встал, подошел к письменному столу и, насколько позволяла длина телефонного шнура, к окну. Стоял июль, самое начало, и постепенно становилось теплее. Из соседних домов доносился стук жалюзи, за которыми люди уже стремились схорониться от солнца. За городом в пышную зелень оделись леса.

— Какая там у тебя погода?

— Жара, — ответил Сарразин. И добавил. — Ты вроде бы в отличном настроении?

— Совершенно верно. Мне кажется, что с фотоэкспертизой у нас все сладится. А это рубит заключение Маула под корень.

На следующее утро, в самую рань, когда еще не пробило восемь и доктор Клейн варил себе купленный накануне, потому что ему внушили, что тот обладает особенным ароматом, бергамотовый чай “Эрл Грей”, ему позвонил профессор Маул.

— Вы доктор Клейн? С вами говорит профессор Маул из института судебной медицины в Мюнстере.

Ансгар Клейн успел порадоваться тому, что чай уже заварился. И, едва представившись собеседнику, сделал первый глоток. Маул приступил прямо к делу. Голос у него был мягкий и обволакивающий, что никак не совпадало с внешним обликом, знакомым Клейну по снимкам в прессе.

Он просто не понимает, начал Маул, как Клейн может хотя бы предположить, будто новые отпечатки со старых негативов способны поставить под сомнение его экспертизу. Он по-прежнему неколебимо уверен в том, что Арбогаст удавил эту женщину.

— Как, кстати, ее звали?

— Мария Гурт.

— Да, Марию.

Профессор Маул помолчал пару секунд, и Клейну показалось, что он расслышал, как тот берет в руку один из снимков. Его выводы, сказал профессор Маул, остаются прежними.

Но разве не имеет смысла хотя бы встретиться? Он, Клейн, готов приехать в Мюстер в любое удобное для профессора время.

— Нет-нет, в этом нет ни малейшей нужды. К тому же, доктор Клейн, я вообще не вижу ничего принципиально нового в ваших разысканиях.

Профессор Маул, сделав столь бесцеремонное заявление, не стал вдаваться в подробности, а доктор Клейн не настаивал. Еще несколько ничего не значащих слов — и разговор был завершен.

Клейн встал и подошел к окну. Не без труда гася вспышку гнева, он принялся дергать и разглаживать узенький галстук, причем оконное стекло служило ему зеркалом. Сейчас ему было тридцать восемь лет, но юношеские худоба и стройность его еще не оставили. Он любил щегольские темные костюмы и после развода предпочитал стричь коротко редеющие седые волосы. И ни разу в жизни он не дал судебно-медицинскому эксперту сбить себя с толку. Ансгар Клейн ослабил узел галстука, и ярость постепенно пошла на убыль.

В тот же день, а именно третьего июля 1966 года, доктор юриспруденции Ансгар Клейн из Франкфурта-на-Майне отправил надзорную жалобу о возобновлении дела Ганса Арбогаста, приговор по которому был вынесен доктором Валуа, председателем Первой большой уголовной палаты земельного суда в Грангате. В жалобе Клейн указал, что в ходе процесса ни составу суда, ни присяжными не были представлены негативы фотографий, но только, с одной стороны, отпечатки, сделанные дилетантом, а с другой, даже такие отпечатки с двух негативов, на которых якобы видны следы охвата удушения, не были представлены вовсе. И в доказательство подобного положения вещей и проблем, с ним связанных, он готов в духе статьи 359-й уголовно-процессуального кодекса привлечь в качестве экспертов трех судебных медиков и четырех специалистов в области фотометрии, фотохимии и научной фотографии.

Телевизор фирмы “Телефункен” в дальней части конференц-зала был в корпусе из того же красного дерева, что и большой овальный стол, за которым могли рассесться до тридцати работников редакции. Иногда, если ему случалось засидеться на службе после “дед-лайна”, скажем, подбирая темы для завтрашней летучки или поневоле сокращая чересчур длинные, как всегда, заметки фрилансеров с тем, чтобы как можно скорее вставить их в номер, Пауль Мор попивал здесь виски из отменно подобранного главным редактором бара и смотрел вечерние новости по АРД, а то и ночной французский фильм по СВФ. Здесь, на третьем этаже, в здании “Бадишер Цайтунг”, жизнь, начиная примерно с девятнадцати часов, замирала. На втором этаже, в отделе политики, жизнь кипела, а фельетонисты и колумнисты с третьего расходились раньше, разве что забежит настучать на машинке рецензию на премьеру редактор отдела театра.

Позднее он не раз вспоминал, как в тот вечер в конце августа 1966 года смотрел по Третьей программе обзор прессы, начавшийся с показа фотографии человека, которого он откуда-то знал. Прошло всего несколько мгновений — и назвали имя, заставившее мысли Мора пуститься вскачь. Вскачь, но не с места в карьер, — еще пару секунд память Мора мешкала, нежданно-негаданно столкнувшись с давным-давно позабытым, но вот воспоминания нахлынули с такой силой, что он отставил в сторону стакан, в котором звякнули кубики льда, и невольно подался к телевизору. Пока не всплыло имя Ганса Арбогаста, он даже не понял, о чем идет речь. Но вот бессмысленный набор слов превратился в текст, под фотографией появилась подпись, и мужчина, которого Пауль Мор не знал, сказал в камеру: “Просто уму непостижимо! Человек тринадцать лет сидит в тюрьме и должен оставаться там до конца своих дней — и все это из-за одной-единственной экспертизы, уже опровергнутой одиннадцатью специалистами с широкой международной репутацией. А судебные инстанции, которым предъявлены выводы этих специалистов вместе с требованием о возобновлении дела, не допускают и мысли о том, что кто-то вправе усомниться в их некогда вынесенном приговоре”.

На экране высветилось имя доктора Ансгара Клейна, судя по всему, адвоката Арбогаста, но Пауль Мор уже вновь потерял нить рассуждений. Он вспомнил Гезину — молодого фотографа из Грангата. Встал, подошел к зеркальному шкафчику, в котором размещался бар. Еще обходя большой стол, он понял, что сейчас увидит свои отражения в зеркальных дверцах, и мысленно прикинул, знает ли себя достаточно хорошо, чтобы зарегистрировать изменения во внешности, происшедшие за все эти годы. Наклонился, выбирая бутылку, — и лицо распалось на десятки фрагментов: дно бара было также выложено мозаичными зеркалами. Паулю Мору стукнуло тридцать два. Встретился с Гезиной он еще начинающим репортером, продолжающим обучение во Фрайбурге, да и свои первые сообщения он прислал как раз из Грангата. Самое первое — небольшая заметка о женском теле, найденном в придорожном рву. А сейчас он уже два года как стал редактором. Он подумал, действительно ли ему хочется вновь повидаться с Гезиной Хофман. Пожалуй, решил он, плеснув себе еще порцию виски и кивнув собственному отражению, как мог бы кивнуть человеку, с которым еще не определился, нравится тот ему или нет.