Он посмотрел Сарразину прямо в глаза.

— При наружном осмотре этого не видно. Это не почувствуешь даже при обработке материала. Лишь когда работа над шаром завершена, можно удостовериться в том, приходится ли центр тяжести на стереометрическую середину. А если нет, то и нормально катиться он не будет.

Фриц Сарразин кивнул. Теперь он понял, к чему клонит Арбогаст. Снизу донесся шум воды: Эльке решила набрать ванну. Зашумело не только в самой ванне, но и по трубам. Арбогаст сидел с отсутствующим видом. Мыслями он явно был далеко отсюда.

— На свете очень мало по-настоящему безупречно отцентрованных шаров из слоновой кости, — зашептал он. — Хотелось бы мне когда-нибудь пустить такой шар по зеленому сукну, ощутить его безукоризненное движение из исходной точки в моей собственной руке. Траектория, описываемая таким шаром, представляется мне идеально прекрасной. Вы только представьте себе, господин Сарразин: ты видишь сокрытую в простой кости божественную гармонию.

Сарразин вновь кивнул. Он прекрасно понял, даже слишком хорошо понял, что Ганс Арбогаст говорит о смерти.

Они позавтракали в постели. Когда Клейн пошел открыть дверь, Катя до самого горла закуталась в одеяло. Официант подкатил сервировочный столик к кровати с ее стороны. Гвоздика трепетала в узкой серебряной вазочке, кофе благоухал, утро сходило на нет, а они меж тем снова уснули. Ее голова покоилась у него на груди. Она проснулась от того, что его рука принялась поглаживать ее по спине. В номере было уже совсем светло, и она почувствовала это, еще не раскрыв глаз, ощутила пляску лучей зимнего солнца изнанкой век. Его рука медленно скользила по ее спине то вниз, то вверх. Она заметила, что дышит он при этом так глубоко и ровно, словно сам еще не проснулся, и это дыхание в унисон скольжению руки на какое-то недолгое время избавило ее от гнетущего страха. Она чуть раздвинула ноги и, трепеща, позволила ему проникнуть в нее пальцами. Но страх тут же прихлынул, неторопливо, как ленивая морская волна, но вместе с тем и неумолимо. И вот она свела ноги и перевернулась на бок.

— Оставь, прошу тебя! Я не могу.

Не глядя на него, она почувствовала, что он кивнул. Его рука покоилась у нее на бедрах, и еще на минуту-другую ее сморил сон, лучи солнца играли у нее на лице, и ей почудилось, будто она лежит на пляже. Словно в стремлении загореть она подалась навстречу солнцу и вновь оказалась при этом у него на плече. И снова заснула — и проспала до тех пор, пока он чего-то не сказал.

— Ты не поцелуешь меня? — вот что он спросил.

И песчаный пляж исчез при звуке его тихого голоса, и она проснулась, сама не зная, как долго проспала. Она покачала головой — покачала головой у него в объятье.

— Поцелуй меня! — прошептал он уже настойчивей. Его губы щекотали ей ухо.

Но она вновь покачала головой и приткнулась куда-то между его плечом и подушкой. Он осторожно высвободил из-под нее руку и в тот же миг, когда он отправился в ванную, она проснулась окончательно. Она машинально отметила, что уже наверняка сильно за полдень, увидела остатки завтрака на сервировочном столике, застланном скатертью с розовыми гирляндами, похожею на ковер. Этот ковер теперь уже оказался в глубокой тени. Она услышала, как он мочится, закурила, встала и подошла к окну. Оно выходило в парк, покрытый безупречно белым снегом. Выделялась лишь пешеходная дорожка с вмятинами следов, смутно намеченные контуры газона да старый гигантский рододендрон прямо под окном, листья которого подсвечивало уже предзакатное солнце. Здесь я чувствую себя в безопасности, подумала Катя Лаванс. Она выпустила дым в оконное стекло, которое тут же чуточку замутилось. Она услышала, как открылась дверь ванной, и, обернувшись, увидела его с полотенцем на бедрах — он стоял в дверном проеме и с улыбкой смотрел на нее.

Она вновь отвернулась к окну и сказала ему, что ей тоже нужно в ванную.

— Вот и валяй, — кивнул он.

Услышав, что он сел на кровать, она под его испытующим взглядом пересекла пространство номера. Чуть не рассмеявшись над собой, быстро прикрыла дверь и пустила горячую воду. Выпустила в ванну остатки шампуня из гостиничного флакона, вода забродила и запенилась. Пока набиралась полная ванна, Катя стояла, рассматривая себя в зеркале, но вот его поверхность заволокло паром. Она скользнула в горячую воду, закрыла глаза. Кожей спины и зада она чувствовала последние кристаллы соли с пеной, еще не успевшие раствориться. Еще ни разу ей не доводилось мыться в такой огромной ванне. Она ушла под воду, высушив наружу только кончик носа, она принялась нырять и выныривать, вода с грохотом проходила по трубам, Кате казалось, будто все ванны этой гостиницы, если не всего мира, связаны в единое целое. Гостиничные шумы в своей совокупности произвели на нее гипнотическое воздействие, и она вновь забыла о своем страхе. Горячая вода обжигала кожу, заставляла щеки пламенеть.

Когда она вернулась из ванной, закутавшись в банное полотенце и обмотав голову личным, Ансгар Клейн сидел за бело-золотым письменным столом в стиле ампир и говорил с кем-то по телефону. Под рукой у него был отрывной блокнот, он делал какие-то заметки, настольная лампа и миниатюрная люстра над кроватью были включены. Катя улеглась на кровать, в пятно света, и принялась просматривать прессу о процессе, лежащую стопкой возле ложа. О регулярной доставке прессы Клейну заботился Сарразин. Зачитавшись, она даже не заметила, как адвокат закончил беседу и принялся что-то писать. Она забыла о том, где находится, она читала, не обращая внимания на то, что читает, несколько раз она забыла непогашенную сигарету в пепельнице и закурила новую. В какой-то момент Клейн вышел из-за стола и приоткрыл окно. А она даже не подняла на него глаз, словно они были вместе уже тысячу лет. Так прошла вся вторая половина дня, и она не думала ни о чем, кроме того, чтобы по возможности ей не попадались на глаза фотографии Арбогаста. За окном стемнело, и она наконец решилась заговорить.

— Что ты пишешь?

— Письма.

Он тоже даже не поднял головы при звуке ее голоса.

— Кому?

— Клиентам. Мою контору во Франкфурте еще никто не закрыл. Она кивнула, подумав при этом о дочери.

— Тебе страшно возвращаться?

Этот вопрос застиг ее врасплох. Словно он ни с того, ни с сего прочел ее мысли. Сейчас он заинтересованно смотрел на нее через плечо.

— Если уж ты так ставишь вопрос, то нет, не страшно. В конце концов у меня там Ильза.

— И все же?

Она пожала плечами.

— Все прошло так быстро. Я толком и не пойму, что теряю.

Он ухмыльнулся.

— Скажем, свободу?

— Да брось ты!

Катя Лаванс поневоле расхохоталась.

— А как насчет меня?

Адвокат внезапно заговорил совершенно серьезно. И у Кати смех застрял в глотке. Она отвернулась от него, закурила, сделала глубокую затяжку. Он тихо окликнул ее по имени.

— Мне, — тихо продолжил он, — не хотелось бы потерять тебя.

Теперь уже ухмыльнулась она.

— Я страшно хочу есть.

Клейн кивнул.

— Прямо в номере?

Она вновь рассмеялась.

— Ну и ну!

— А почему бы и нет?

Вновь кивнув, он взялся за телефонную трубку, и пока он набирал номер, она погрузилась в чтение очередной статьи, и не смогла бы вспомнить из нее ни единого слова к тому времени, как в дверь постучались. Он предложил ей принять сидячее положение и водрузил на постель гигантский поднос. Говяжья печень с луком и картофельным пюре.

— Катя?

— Да?

— А что, собственно говоря, произошло?

Продолжая жевать, она пожала плечами.

— Я об Арбогасте.

— Ничего не произошло.

— Может, было бы лучше, если бы ты мне об этом рассказала.

— Я не хочу об этом говорить.

— Как-никак, я его адвокат.

— Не буду!

Она шваркнула вилкой о тарелку, подбежала к окну.

Подождать, пока быльем порастет. Она смотрела на снег в парке, озаренный сейчас светом из гостиничного ресторана. Время превратилось в не имеющую стен темницу. Она знала, что Клейн смотрит на нее во все глаза, но ей было наплевать: она стояла, обнаженная, в проеме окна у него в гостиничном номере.