— Понятно.

— В правовом государстве нельзя осуждать обвиняемого на основе того, что эксперт поленился прибегнуть к уже известной методике.

— А что вы можете сказать по поводу фотографии?

Информативное содержание фотографий, ответил он, с легкостью может быть проинтерпретировано превратным образом. Необходимо тщательно изучить их на предмет наличия артефактов как источника возможных ошибок.

— Выражусь яснее: взять хотя бы помет самых обыкновенных мух. Например, ему удалось однозначно установить, что так называемые царапины на спине у госпожи Гурт, заметные на одном из снимков, на самом деле являются царапинами на негативе. Подобный анализ, исключающий малейшие ошибки, был проведен им при помощи автомата, разработанного в кантональном техническом университете.

— Речь идет об абсолютно надежном электронном устройстве, исключающем любые субъективные факторы, прежде всего, эффект домысливания. Я просеял серое вещество фотоматериала на предмет хоть чего-нибудь, способного свиться в петли.

Доктор Висс показал результаты своих исследований на экране прямо в зале суда и для сравнения продемонстрировал безукоризненный отпечаток, оставленный петлей на шее у анонимного самоубийцы.

— Ну и к каким же выводам вы пришли?

— Я не обнаружил никакой скрытой структуры, которую можно было бы проинтерпретировать как отпечаток петли из волокна или металла.

— А как же вы истолковываете следы на шее, которые видны на снимках?

— Возможно, речь идет о ветке, в которую уперлась шея госпожи Гурт. Во всяком случае, мой прибор не исключает такой возможности. Однако я воздержусь от каких бы то положительных утверждений на эту тему.

— Премного благодарны вам, доктор Висс. Теперь попрошу дать свидетельские показания профессора доктора Казера.

Казер, ординарный профессор геодезии и фотограмметрии того же технического университета, поддержал коллегу Висса:

— Фотографии трупа не дают ни малейшего повода предположить, будто Мария Гурт была задушена кожаным ремешком или чем-то в том же роде.

Далее профессор указал на то, что между следом на подбородке покойной и еще одной отметиной в районе уха не прослеживается связи. Научный анализ гласит, что распознаваемый в левой части шеи след в форме греческой буквы “Y” обязан своим происхождением тому факту, что тело лежало в мелком кустарнике.

— Чтобы след на шее возник в результате применения удавки, сама удавка должна была находиться в руках циркового фокусника.

Казер напрямую обрушился на Маула. В случае со снимками 1953 года, сказал он, мы имеем дело с откровенно любительскими фотографиями весьма низкого качества, те же эпитеты применимы и к изготовлению копий, а затем и увеличенных копий. Мало того, что никакой ученый не должен был строить экспертное заключение на подобных снимках; профессор Маул, к тому же, манипулировал ими в процессе публикации в СМИ. Так он обвел одну из царапин жирным карандашам и отметил пятно на шее несколькими указательными стрелками.

— Это просто неслыханно. На техническом языке это называется камуфляжем, а на юридическом — подлогом.

После профессора Казера суд заслушал в этот день еще двух экспертов — сперва доктора Кантычика из технического университета в Карлсруэ, который исследовал снимки при помощи новых методик, проделав это по поручению грангатской прокуратуры. Он признал, что исходный материал оказался настолько плох, что по-настоящему ему смог пригодиться только один снимок. Кроме того, в 1953 году не сообразили сфотографировать шею госпожи Гурт отдельно. И все же он обнаружил на этом единственном мало-мальски достойном снимке в районе шеи некоторые мелкие структуры, расходящиеся из общего центра в разные стороны. Но проинтерпретировать происхождение этих структур он бессилен и предоставляет это дело судебно-медицинским экспертам. Да и приват-доцент доктор Петер Шефер из Гревенбройха заявил, что не может утверждать в связи со следами на шее ничего определенного. И все же его личное мнение, сказал он, заключается в том, что причина их появления — местонахождение тела в мелком кустарнике.

Последним в этот день давал свидетельские показания Отто Юнкер, делопроизводитель в отставке (сейчас ему было уже за семьдесят), осенью 1953 года ведший полицейский протокол на допросах Арбогаста. Старик плохо слышал, медленно соображал и столь же неторопливо отвечал на вопросы суда. При этом обоими глазами отчаянно подмигивал кому-то незримому. Комическое впечатление усиливалось из-за того, что был он совершенно лыс. Да, обер-прокурор Эстерле постоянно давил на Арбогаста, чтобы тот, наконец, признался в том, что он убил госпожу Гурт. Арбогаст однако же так и не сделал этого признания. Нет, ему сейчас уже не вспомнить, отказывался ли обер-прокурор по требованию Арбогаста вычеркнуть кое-какие пассажи из протокола. Да, протокол, ведшийся стенографическим образом, надиктовывал со слов Арбогаста сам Эстерле.

— Допрос велся в жесткой манере. — Он прокашлялся. — Эстерле хотел во что бы то ни стало выбить признание в умысле на убийство.

Начало темнеть, и чем глуше звучал голос Юнкера, чем медленней он говорил, тем тише становилось в зале суда. Освещения еще не включали, и на скамью защиты под высоким окном, на которой вместе с адвокатом сидел и его подзащитный, уже упала вечерняя тень. И вдруг Катя Лаванс заметила, что за окном вновь развиднелось. Это было какое-то странное рассеянное свечение. В тот же момент посмотрел в окно и в затянутое тучами предвечернее небо и Ганс Арбогаст — и небо внезапно осветилось подобно бумажному абажуру, под которым включили лампу. Голые тонкие ветки берез стали пепельными, а снежные хлопья засверкали первородною белизной.

— А не поехать ли нам прокатиться на “Изабелле”, — тихо спросил у Кати Арбогаст на выходе из зала, после того как председательствующий в очередной раз отложил заседание до завтра, и она кивнула ему через плечо, и в тот же самый миг рядом с ними оказался преподобный Каргес, посмотревший на нее с откровенной ухмылкой. Увидев его, Арбогаст замер от испуга посреди теснящейся, спешащей на выход толпы. Ворот черной сутаны был ослепительно белым. Не следует полагать, будто я оставлю вас своей заботой, начал священник. В конце концов, это моя обязанность в качестве доброго пастыря, а ведь Арбогаст по-прежнему входит в паству. Каргес смотрел на Арбогаста с явной издевкой.

— И все же я желаю вам как следует повеселиться! — кивнул он напоследок.

Едва они выехали из Грангата, как тонкая снежная пороша превратилась на дороге в изрядной толщины пласт. На голых склонах потрескивал первый в этом году мороз, а когда дорога Б-33 за Генгенбахом пошла по другому берегу Мурга, над заснеженным полем уже по-настоящему повеяло ночной тьмой. Снегопад закончился, туч практически не осталось. Катя Лаванс закурила. Куда они едут, она не спрашивала. Мотор “Изабеллы”, поначалу с трудом прокашлявшийся и в городской черте еще не раз проявивший признаки беспокойства, вел себя совершенно нормально. Арбогаст вел машину осторожно, внимательно и не столько артистически, сколько отрепетированно, словно каждое переключение и любой маневр представляли собой балетные па, которые он, лишенный практики, бессчетное число раз повторял за все эти годы в мозгу. Когда ночь окончательно стерла белизну полей и молочно-белые цветы снега заплясали в лучах фар, Катя Лаванс внимательно посмотрела на Арбогаста: переключая скорости на въезде в какую-то деревеньку, он навис тяжелым плечом над пультом управления, обе его руки оставались при этом на баранке. В зале суда, и она это не могла не отметить, он следил за всем происходящим с предельным вниманием, тогда как сейчас взгляд его, устремленный в пустое пространство прямо перед ним, был безмятежен, мало того, он тоже был пуст.

Как и во все последние дни, на нем был черный однобортный костюм с белой сорочкой и, когда их обдавало светом фар редкой встречной машины, у него на груди вспыхивал красный вязаный галстук. И — тоже, как во все последние дни, — она буквально не сводила с него глаз, она всматривалась в продолговатое и, пожалуй, грубоватое лицо с волевым подбородком и самую малость припухлыми губами; на щеках у него, под туго натянутой кожей играли желваки, как будто он постоянно грызет что-то твердое. Веки у него приоткрывались так медленно, что казалось, будто его взгляд смеется. Они не разговаривали друг с другом, радио было выключено, не считая шума мотора, в салоне было тихо. Катя наслаждалась поездкой по пустынной дороге посреди заснеженных полей, забывая при этом о ходе времени. В населенных пунктах, проезжая через которые Арбогаст сбавлял скорость, она заглядывала в освещенные окна, смотрела на подсвеченные подъездные дорожки, на темные улочки, однажды бросила взгляд на часы на церковной колокольне, умудрившись не зафиксировать его на местонахождении стрелок. Один раз Арбогаст вцепился себе в загривок и просидел так некоторое время — но и такое она наблюдала за ним в зале суда, когда его что-нибудь особенно волновало. Руки у него очень крупные, подумала она, и как раз в этот момент они переехали через какой-то мост, и она внезапно сообразила: вот мы и на месте, где все произошло.