Пауль быстро освоился с повышенной температурой в помещении, необходимой для надлежащего протекания химических процессов, и ему понадобилось совсем немного времени (на протяжении которого Гезина включила увеличитель, яркий свет которого поначалу ослепил журналиста), чтобы понять, что он влюбился в “фотографиню” или вот-вот влюбится. Молча он встал прямо у нее за спиной и поглядел на Гезину. Темное в реальности выглядело на негативах светлым, и этот свет озарял ее лицо. Он увидел тончайший пушок у нее на щеке, увидел, что ее светло-зеленые глаза поблескивают, как покрытые лаком.

Затем он перевел взгляд на снимки и поверх ее плеча вновь увидел зал заседаний с деревянными скамьями и специально принесенными из трактира стульями, на которых рассадили журналистов, увидел у них за спиной и обычную судейскую публику. Судейская кафедра располагалась на некотором возвышений и была украшена едва ли не игрушечной колоннадой; трое судей в черных мантиях; шестеро присяжных — по трое с каждой стороны. На одном из снимков за спиной у председателя суда был виден маленький пьедестал, с которого несколько лет назад удалили бюст; справа и слева от пьедестала — две обитые кожей двери. Йохен Гурт, супруг убитой, покуривает, разговаривая с Мицци Нельсен, подружкой убитой. Ганс Арбогаст, которого уводят после вынесения приговора, естественно, закрывает лицо ладонью. На стене — эмалированная вывеска: “Грангатский суд, федеральная земля Баден”. Арбогаст, выходящий из зала между двумя рядами зевак, — в пальто и зимнем шарфе. А у него за спиной — пожилой полицейский в тяжелой шинели с блестящими пуговицами, в фуражке со звездой и кокардой. На том же снимке — молодая темноволосая женщина в национальном костюме и, соответственно, с косичками, глядящая на убийцу и явно отказывающаяся поверить собственным глазам. Рядом с ней — живой скелет в фуражке армейского образца и толстяк с набриолиненными волосами и погасшей сигарой во рту. Арбогаст и адвокат Майер — у стола защиты с разложенными на нем материалами. Катрин, жена обвиняемого. Хинрихс из фрайбургского “убойного отдела”, разговаривающий с доктором Берлахом, производившим вскрытие. Прокурор Фердинанд Эстерле и председатель земельного суда Гючков, он же — председательствующий на данном процессе, в галстуке-удавке, стянувшем шелковый ворот черной мантии. Профессор Маул с одним из своих наглядных доказательств.

Пауль Мор хорошо запомнил тот чудовищный миг, когда весь процесс пошел вверх тормашками. В показаниях авторитетного судебного медика из Мюнстера, снискавшего изрядную славу именно как эксперт, внезапно промелькнуло словосочетание “кожаный ремешок” — и несчастный случай превратился в убийство. И сейчас при одной мысли об этом стало как-то неловко. Тут ему на глаза попалась фотография толпы у здания суда, вроде тех снимков, которые Гезина сделала только что, однако не по окончании процесса, а в самом его начале, и он поневоле рассмеялся, разглядев в толпе зевак собственную фигуру. Гезина полуобернулась к нему. Они стояли так близко, что он почувствовал ее дыхание; на мгновение Паулю показалось, что он должен поцеловать ее, и он подался к ней еще ближе. Она, однако же, улыбнувшись, увернулась, и оба вновь уставились на снимок.

— Я тебя сразу заметила, — тихим голосом сказала она.

Пауль Мор кивнул, сам не понимая, что должен означать этот кивок. На стенах домов были еще отчетливо видны следы войны. Многие мужчины были в длинных темных пальто и в фуражках. Один и вовсе красовался в светлой и просторной, не по росту, шинели. Большинство женщин были коротко пострижены. Он так и не смог забыть снимок Марии Гурт, который продемонстрировал профессор Маул. И сразу ему стало тесно в лаборатории.

— А негативы мертвой ты еще не уничтожила?

— Нет, — односложно отозвалась Гезина.

Ее голос прозвучал несколько дистанцированно — возможно, она хотела дать понять Паулю, что показывать эти снимки ей не хочется. В конце концов, отправившись сфотографировать труп на месте преступления и подготовив к процессу увеличенные фотографии, она в некотором роде исполняла приказ властей. Возможно и другое: вопрос Пауля о негативах показался ей уловкой, позволившей отвлечься от какого-то другого вопроса, важного для них обоих. Но Пауля ее нарочитая лаконичность не смутила.

— Покажи-ка мне еще разок те самые, с места преступления. Не произнеся больше ни слова, она взяла со стеллажа один из скоросшивателей и положила его на рабочий стол. Она прекрасно понимала, какой именно негатив его интересует. Осторожно вставила кадр 6x6 в прорезь увеличителя и навела на резкость. Тьма, стоящая в лаборатории, обеспечивала резкий контраст белизне тела на снимке, и Гезина с Паулем на мгновение устыдились того, что глазеют на Марию Гурт.

Она лежит, словно бы вжавшись в траву, подумал Пауль Мор, склоняясь над негативом, кажущемся на деревянном столе чем-то вроде черно-белой фрески на стене собора, — фрески, в которой темное и светлое необъяснимым образом поменялись местами. Сухая трава вокруг нее и над нею превратилась в белую простыню, на которой тело в действительности разложили только позже. На снимке она лежала на левом боку, с закрытыми глазами, прижавшись головой к земле, а ее губы, на негативе — практически черные, были, как во сне, полураскрыты и в этом чудилась некая надежда. Правая рука обжимала левый локоть, а левая — лежала на правом плече. Из-под рук выглядывала грудь, темную наготу которой еще сильнее подчеркивала чуть ли не целомудренная поза; кусты малины казались одеялом, под которое ей вздумалось забраться. Остроконечные белые листья с четко прорисованными прожилками покрывали пупок и пах; казалось, еще мгновенье — и она пошевелит полусогнутой в колене правой ногой.

И на миг Паулю почудилось, будто он и впрямь видит у нее на шее кожаный ремешок, о котором толковал профессор Маул. Игра светотени бесстрастно указывала на такую возможность. Пауль ткнул в негатив пальцем.

— Видишь?

— Что именно?

Пауль проморгался: нет, никакого ремешка; в луче фотоувеличителя просто проступила фактура столешницы, на которой лежит негатив. И вновь он подумал: похоже на черно-белую фреску. И еще: на вид она ничуть не страдает. Разве что мерзнет.

— Ну и что ты скажешь: виновен он или нет?

Пока профессор Маул зачитывал свое заключение, Мор внимательно наблюдал за обвиняемым. У него сложилось впечатление, будто Арбогаст считает себя большим хитрецом и человеком со стальными нервами, не будучи на самом деле ни тем, ни другим. Когда эксперт сформулировал обвинительный вывод, обвиняемого словно паралич разбил, и во внезапно наступившей гнетущей тишине Пауль Мор проникся к Арбогасту недоверием. Ему и впрямь было трудно представить, будто такой хрупкой девице могло добровольно захотеться столь брутального секса. А в ходе речи прокурора обвиняемый разрыдался.

— Виновен или нет, — еще раз спросил он у Гезины. “Фотографиня”, стоя вплотную к нему и тоже глядя на негатив как будто впервые, в ответ пожала плечами. Потом посмотрела на репортера и улыбнулась.

— Хочешь взять этот снимок?

Пауль был поражен. Попросить о таком он не осмелился бы, но, должно быть, она подметила, как волнует его фотография. Потому-то и улыбнулась. И продолжала улыбаться, разве что — чуть печально. Она осознала, что его внезапное увлечение ею самой миновало, и виновата в этом покойница, виноват снимок, который она сделала тем туманным утром, мерзнущая и очень уставшая, после того как полицейский буквально вытащил ее из постели. Она осознала, что мертвенный покой этой фотографии подчинил себе Пауля Мора. И ему нужно было теперь непрестанно разглядывать девицу на снимке, белое тело которой темнело на негативе. Он кивнул.

— Тогда погоди минуту, — тихо сказала Гезина.

Она выключила освещение, извлекла в красной дымке большой лист фотобумаги из альбома и положила его на плату увеличителя. Вспыхнул магний, и Гезина щипцами погрузила еще чистый лист фотобумаги в ванночку с проявителем. Закрепила его там и пару минут спустя вновь зажгла в лабораторий свет. Вынырнув из тьмы, оба какое-то время не решались поглядеть друг на друга, они ждали, пока не завершится химическая реакция фиксатора и тело Марии Гурт закрепится в правильной черно-белой гамме.