Прибор представлял собой маленькую металлическую коробочку, на верхней панели которой были размещены две лампочки — красная и зеленая. Если при включении загорается зеленая лампочка — значит, замаскированных микрофонов в помещении нет. Если же красная — лучше помалкивать. К сожалению, это чудо современной шпионской техники было лишено способности «глушить» подслушивающие устройства, оно всего лишь предупреждало об опасности.

— Ну, включай, — сказал Клоков, и его глаза нервно задергались.

Виктор повернул крохотный рычажок. Несколько мгновений прибор молчал, будто раздумывал, какое принять решение. Наконец раздался тоненький писк и часто замигала зеленая лампочка.

Клоков и Чубаристов, не сговариваясь, вздохнули с облегчением. Допрос начался, хоть намечавшуюся приватную беседу с большой натяжкой можно было окрестить допросом.

— Я рад, что ты оказался не таким простаком, — тихо сказал Павел. — Ты вовремя понял, на что я тебе намекал. Ты вновь пришел ко мне и не пожалеешь об этом.

— Значит, все-таки Долишвили?

— Он самый…

— Что ты про него знаешь?

— Все, до мельчайших подробностей. Я прожил бок о бок с ним пять лет, а этого времени вполне достаточно для того, чтобы по памяти пересчитать все родимые пятнышки на его лице.

— С трудом верится, — мягко возразил Чубаристов. — Я не о родимых пятнах, о другом… С тех пор как Резо убили, я допросил десятки свидетелей, но в их показаниях ты ни разу не упоминался. Ни разу! Не было даже самого слабого намека:

— Сработало… — загадочно улыбнулся Клоков.

— Что сработало?

— Новая стратегия сработала.

— Не понимаю, объясни.

Сердце Виктора заныло от предвкушения чего-то значимого, прежде необъяснимого. В каком бы направлении он ни продвигался, рано или поздно следствие заходило в беспросветный тупик. Неопровержимые, казалось бы, факты вдруг начинали противоречить друг другу, получалась какая-то маразматическая смесь из версий, улик, показаний. Чубаристов был упрям, он снова и снова пытался взять мозговым штурмом крепость, состоящую из неразрешимых загадок, но тщетно. Неужели скоро все встанет на свои места и разрозненные звенья скрепятся в единую цепочку?

— Не торопись, Виктор, — покачал головой Дум-дум. — Ты забыл о сделке.

— О какой еще сделке?

— О нашей с тобой. Услуга за услугу. С моей стороны — полная открытость и откровенность… Ничего не утаю, отвечу на все вопросы.

— А с моей стороны? — напрягся Чубаристов.

— Видишь ли… Любой другой человек, оказавшийся на моем месте, давно бы уже сошел с ума или покончил с собой. Но я страстно люблю жизнь. И пятнадцать последних месяцев стараюсь эту жизнь сохранить. Порой казалось, что это, увы, невозможно, но в самый последний момент открывалась та потайная дверца, за которой было спасение. Но я дорого заплатил за это спасение. Я потерял все, что у меня было, — верных друзей, положение в обществе, богатство, здоровье… Я нищий. У меня за душой ни гроша.

— Неужели не успел ничего заначить?

— Не успел воспользоваться заначкой, — горестно вздохнул Клоков. — Я болен, Виктор. Болен серьезно. Все началось с того, что я вдруг начал подыхать. Подыхать в прямом смысле — постоянные обмороки, судороги, припадки, кровь носом. Мой личный врач, сука, посоветовал бегать перед сном. «У вас, — говорит, — отложение солей». А ведь он тогда знал, сволочь такая, что меня талием травят.

— Талием?

— Ну да! Никогда не слышал про талий? — Павел удивленно вскинул брови. — Мой тебе совет, если хочешь хорошенько травануть тещу там или жену, воспользуйся талием — незаменимая штуковина. Распознать этот яд в человеческом организме практически невозможно.

— При современной-то технике?

— В том-то все и дело, что талий не вызывает признаков, свойственных всем отравлениям, разве что волосы начинают выпадать, но это уже в самой последней стадии. А поначалу жертве даже в голову не приходит, что ее травят. Но это к теме не относится… В конце концов я сообразил провести полное обследование, и выяснилось, что помимо сильнейшего отравления у меня еще и синдром Ляриша… Ужасная вещь.

— Что это?

— Аневризма аорты брюшного отдела. — Павел говорил о своей болезни на удивление спокойно и равнодушно, будто читал медицинскую энциклопедию. Уж в чем, в чем, а в болячках Клоков неплохо разбирался, недаром он закончил два курса Первого меда. — Еще немного, и начнется атеросклероз, стенки аорты станут истончаться и крошиться. На мои ноги страшно смотреть. Кровь не поступает. Нужно сделать протез аорты, вживить его, разогнать холестериновые бляшки. Сложнейшая операция, и качественно ее могут сделать только там, — Дум-дум почему-то показал пальцем на потолок, — на Западе, в лучших клиниках. За гигантские деньги. У меня таких денег уже нет. Витенька, с каждым днем я чувствую себя все хуже и хуже. Я подохну, если меня не прооперируют.

— А что стало с твоим лечащим врачом? Ты его…

— Представь себе, нет, — досадливо поморщился Клоков. — И до сих пор об этом жалею.

— Так от меня-то что требуется?

— Обеспечить мою безопасность — раз. Беспрепятственно вывезти меня за кордон — два. Отдать в руки самого лучшего хирурга и оплатить операцию — три.

— Ничего себе, — присвистнул Чубаристов.

— У меня нет иного выхода, Витенька. Я вынужден пойти на этот невинный шантаж. Но ведь все мои требования выполнимы, это же в твоих силах. Ты можешь устроить как надо, если хорошенечко постараешься, ведь так?

— Так, — после небольшой паузы ответил Виктор. — Мы даже изменим тебе имя и внешность, переселим на другой конец земли, будем охранять денно и нощно. Но только в том случае, если информация, которой ты владеешь, будет иметь для нас определенный интерес.

— Я понимаю… Сделка состоялась?

— Можно считать, что да, — Чубаристов заметил, что на лице Павла вдруг появилось выражение детской растерянности. — Тебя что-то тревожит?

— Нет-нет… — замотал головой Клоков. — Вот только… Где гарантия того, что меня не обманут?

— Гарантию хочешь? — с иронией спросил Виктор. — В твоем положении это, по крайней мере, нескромно. Ведь на моем месте сейчас мог сидеть человек в черном. И с огромным пистолетом в руке. Думаешь, стены Бутырок скроют тебя от киллеров? Как бы не так… Я на сто процентов уверен — тот, кто хочет тебя убрать, уже внедрил в доблестные ряды здешних вертухаев молоденького обаятельного мальчика, и вскоре этого обаяшку переведут поближе к твоей камере, а так как камера эта одиночная, то глубокой ночью никто не услышит предсмертного сдавленного хрипа бывшего уголовного авторитета по кличке Дум-дум. Но я даю слово, что никто тебя и пальцем не тронет, никакая тварь не приблизится к тебе ни на шаг…

— И я должен тебе верить?

— Это уже твое собачье дело, но не просто же так ты вышел именно на меня?

— Верно, не просто так.

— Значит, у тебя есть основания для того, чтобы доверять мне?

— Мы вели тебя с тех пор, как ты только пришел в прокуратуру. Молодой талантливый специалист… И до безрассудства принципиальный. Можешь припомнить, сколько раз тебе предлагали взятки?

— Не считал, — ответил польщенный Чубаристов. — Много.

— И ни разу ты не позарился на легкую наживу, остался верен своим принципам, а это редкое в наше время качество. — Клоков закатил глаза, и в груди его заклокотало. Огромным усилием воли он все-таки сдержал кашель и через несколько мгновений вновь заговорил: — Туберкулез, мать его… Не бойся, не заразный. Черт, курить захотелось, сил нет…

Чубаристов протянул ему пачку «Мальборо». Клоков долго и придирчиво выбирал сигарету, словно боялся, что какая-то из них окажется отравленной. Прикурил, глубоко затянулся, выпустил изо рта элегантное колечко и… зашелся булькающим кашлем.

— Что? Мерзкое зрелище? — с вызовом спросил он, размазывая по ладони кровавую мокроту.

— Опускаешься ты, Дум-дум, — мрачно констатировал Чубаристов. — Скатываешься все ниже и ниже. Раньше ты был другим, тебя без преувеличения можно было назвать героической личностью. Ты никого и ничего не боялся, жил по законам, которые придумывал сам, приказывал, повелевал и миловал. А теперь? Разбил витрину в коммерческой палатке. И ради чего? Чтобы оказаться в тюрьме…