«Знаешь ты со своей Настей, почем коньяк. И в марках небось разбираешься! Лукавая бестия. Зайдем с другой стороны».

— Насколько понимаю, вы знаете Бориса Миркина почти с детства?

— Ну конечно! Они появились в квартире… сейчас припомню… при втором моем муже — он был по коммерческой части, из очень известной в свое время семьи, наверное, вы даже слышали… впрочем, это не важно. Да, так вот Борис Миркин… Странная нынче пошла молодежь, не правда ли? Дикие привычки и совершенно без моральных устоев. Я, разумеется, не имею в виду вас, а… например, Борис. Мать была работящая женщина, об отце сказать не могу, отца, извините, не имелось, а мать такая скромная, безотказная — бывало, все что ни попросишь, целый день в хлопотах, и без претензий, подаришь ей старое платье, она и рада…

Токарев попытался пробиться сквозь словесный поток:

— Сколько лет было Борису, когда они здесь поселились?

— Это я вам скажу совершенно точно — девять. Девять лет, у меня отличная память. Вы хотите услышать, какой он был прежде?

— Ну, в двух словах, чтобы понять его путь.

— Ах, как трудно что-нибудь понять! Он был послушный мальчик и такой хорошенький — сейчас невозможно поверить, правда? — только очень худой. Настя вечно подкармливала его на кухне, я думаю, у него были глисты, и потом он рано начал курить…

— Он помогал вам по хозяйству, как и его мать?

— Право, это трудно назвать помощью, отдельные поручения: сбегай, принеси, я не могу пожаловаться, он был услужлив, но они с матерью были заинтересованы в этом больше, чем я, вы понимаете? При их нищете…

— А позже как складывалась судьба Бориса?

— Увы, увы. Не раз я его предостерегала, и вот как печально все кончилось!

— От чего вы его предостерегали?

«Неужели наконец что-то путное?»

— Женщины! — произнесла Прахова с трагическим жестом. — Женщины, девушки — без конца…

— Они бывали здесь?

— О да, это случалось. Но нельзя сказать, чтобы демонстративно, все-таки он конфузился. Бывало, ничего не успеешь разглядеть: платье мелькнет — и все.

«Опять пусто-пусто».

— То есть ни одной из них вы не знали.

— Помилуйте, я не стремилась к подобным знакомствам! Я предлагала Борису прекрасную партию — внучка моей подруги детства, из благородной семьи, ее дед… впрочем, это не важно.

— Возможно, ваша домработница сумеет кого-нибудь описать?

Прахова кокетливо погрозила пальцем:

— О, как в вас чувствуется детективная жилка! Невольно всплывает в памяти Порфирий Петрович… Вы читали «Преступление и наказание» Федора Достоевского?

Токарев нетерпеливо дернулся.

— Ах, да, я болтлива, болтлива, но это извинительно — старая одинокая женщина, и вдруг столь интересный собеседник… Настя, Настя!

Из-за ширмы прямо рядом с Токаревым возникла хмурая Настя.

— Скажи-ка, милая, — обернулась к ней Прахова, — из тех девиц, что посещали Бориса, ты помнишь кого-либо отчетливо?

— Слава Богу, нет. А нонешний год вообще не поймешь: все как есть в брюках, волос короткий, вроде девка, а вроде и парень.

Решив отбросить окольное кружение, Токарев спросил обеих напрямик:

— Кто из мужчин захаживал к Миркину?

— О, довольно много каких-то… верно, Настя?

— Да уж немало.

— Самые разные люди, и, признаться, кое-кто мне очень не нравился — обтрепанные, нетрезвые… но у некоторых был приличный вид, верно, Настя?

— Только мне и делов, что их разглядывать, какой у них вид. Пойду я, как бы молоко не сбежало, — и растворилась.

— Настя несколько грубовата, — извинилась за нее Прахова. — Тридцать лет она у меня и все, как видите… Так на чем мы остановились?

— Вы собирались рассказать о знакомых Миркина, — мобилизовал Токарев остатки любезности.

— Да-да, знакомые. Но что же именно рассказать, я, право, теряюсь.

— Припомните для начала, кто навещал его чаще остальных.

«По-моему, это я уже теряюсь. Сейчас бы действительно кофейку, или даже коньяку рюмашку…»

— Если вы имеете в виду друзей, то настоящих друзей у Бориса не имелось, нет, все так себе — приятели, собутыльники. Он не делился со мной, но это как-то ощущается, вы понимаете, ходило сюда много каких-то… и все разные… Месяца три назад зачастил юноша в очках и с окладистой бородой по имени Юра, нет, скорее, Слава… Чрезвычайно странная мода распространилась среди молодежи, вы не находите? Я говорю, Петра Первого на вас нет, он бы всех живо обрил… Этого я видела много раз, и он никогда не вытирал ноги, мне кажется, что он…

Зазвонил будильник, последовала процедура приема гомеопатии.

Токарев, не скрывая нетерпения, подсказал:

— Вам кажется, что он…

— Я хочу сказать, что этот юноша вызывал у меня подозрения, это же безобразие — никогда не вытирать ноги… А еще один вечно носил берет, в любую погоду — вероятно, был плешивый — и приходил всегда очень поздно… Говорят, его недавно переехал трамвай.

Угнетенный лавиной пустословия, Токарев встал, сделал несколько шагов по комнате, опасаясь задеть какую-нибудь рухлядь.

— Кого переехал трамвай, можно не вспоминать.

— Да? — Прахова живо поднялась следом и оказалась против Токарева по другую сторону рояля. — Ах, право, так у нас ничего не получится, это мне затруднительно. Перебирать всех посетителей Бориса — никакого здоровья не хватит. Сделайте одолжение, объясните, кто персонально вас интересует, а я расскажу все, что смогу.

— Но, Антонина Валериановна, я и пришел за тем, чтобы вы рассказали все, что сможете, — Токареву никак не удавалось захватить инициативу.

— Позвольте, я не совсем понимаю. Вы арестовали Бориса за спекуляцию?

— Да.

— И вы обратились ко мне за помощью, чтобы обнаружить его сообщников? Тех, кто продолжает действовать?

— M-м… Нам хотелось бы лучше узнать его окружение.

«Все-то ты понимаешь, лукавая старуха, но битый час водишь меня за нос».

— Ай-я-яй, молодой человек!.. — укоризненно пропела Прахова. — Простите, ваше имя-отчество?

— Михаил Константинович.

— Так вот, дорогой Михаил Константинович, не хитрите вы со мной. Мне прискорбно за Бориса, что все так случилось, он был хороший мальчик и даже чувствительный, однажды, помню, я подарила ему канарейку на именины, она скоро погибла от какой-то инфекции, и он неделю ходил как пришибленный. Из-за птички! Он вообще питал слабость к разной живности, но от нее такая грязь, вы понимаете, нельзя было разрешать… Да, так о чем мы говорили? Ах, да, пусть эти люди, которые его погубили, получат свое! Я никогда не занималась доносами, но вам готова помочь от души! — в голосе Праховой взыграл пафос.

— Рад слышать, — устало произнес Токарев.

Старуха оперлась на рояль, придвигаясь к нему:

— Но если вы не хотите быть откровенным, то почему я должна доверять вам чужие тайны?

— Вы меня неправильно поняли…

— Нет-нет, я вас поняла, вы зачем-то сбиваете меня с толку. Покажите мне фотографии или опишите, кто именно вам нужен. Если я видела, то я тотчас вспомню, у меня отличная память.

«Что я принесу Знаменскому? Чем помогу Зиночке с Сережей? Я ни на что не годен, мне не справиться с этой горой в бархатном халате…»

Жжение под сердцем усилилось. Миша Токарев в изнеможении сдался и отбарабанил оба словесных портрета.

Прахова выслушала с глубочайшим вниманием, ловя каждое слово. Помолчала и поклялась торжественно:

— Нет! Определенно нет! Такие люди к Борису не приходили. Мне очень жаль…

Токареву оставалась последняя надежда:

— Антонина Валериановна, у второго вашего соседа были общие знакомые с Миркиным?

— О, нет! Это диаметральные люди.

— Когда его лучше застать?

— Серж сегодня утром уехал. Он, бедняга, в вечных скитаниях.

«Тьфу ты! И здесь непруха!»

— А кто он по профессии?

— Геолог. И по таким все далям странствует. То на Лене, то на Алдане… Ужасно!

— Ужасно… — машинально повторил Токарев. — Извините, замучил вас расспросами.

— Ах, что вы, мы так чудесно побеседовали! Я получила искреннее удовольствие! — рассыпалась хозяйка, провожая его в переднюю, и тут придержала за локоть: — Послушайте, Михаил Константинович, не устроить ли в нашей квартире засаду? Вдруг вы кого-нибудь схватите, так было бы интересно!