— Дуся… спасибо ей!.. — вырывается у Гуторской теплая нота.

— Но переброски между базами не были для вас тайной. Как же назвать вашу позицию?

— Я не вмешивалась… не хотела связываться… К Дусе поступал дефицит, на мою половину — что попроще…

— И жили со спокойной душой! Не люблю читать мораль, Евгения Антоновна, но вам скажу. Наверно, каждое второе преступление было бы невозможно — просто невозможно! — без таких вот людей, которые «не желают связываться»!.. А еще на вашей совести Стольникова. Удивляетесь? Ведь вы умная, волевая женщина. Вы имели на нее влияние. Но презирали — за легкомыслие, небогатый интеллект, за этого Костю. На ваших глазах Уварова втягивала ее в махинации! Пытались вы бороться, спасти?.. — Секунду-другую ждет ответа и подытоживает: — Нет, умыли руки!

— Да, перед Дусей я виновата, — пристыженно говорит Гуторская после паузы.

— Мы не берем вас под стражу. Вопрос об уголовной ответственности решит суд. Давайте подпишу пропуск.

Он вручает пропуск растерянной и вместе посветлевшей Гуторской. Та берет его, поднимается.

— Спасибо, Пал Палыч… Спасибо!..

— Не за что, — отзывается Знаменский и звонит по внутреннему телефону: — Саша, уговорил, иду к тебе смотреть новое дело!

Задрав веселые мордашки, двое малышей наперебой читают стихи. Но бабушка, которой адресовано художественное слово, слушает невнимательно. Она грустно смотрит на Барсукова, своего зятя, одевающего ребят. И вот последняя пуговица застегнута, он вешает на плечо сумку, собираясь прощаться.

— Леша, кое-что надо сказать…

Барсуков понимает, что присутствие детей нежелательно.

— Ну-ка, орлы, марш на балкон!

Ребята убегают.

— Не мне бы этот разговор вести… Слез я не меньше твоего пролила. Ты жену потерял — я дочь схоронила. Горе у нас общее. Но жизнь есть жизнь: пора тебе жениться, Леша!

— На ком я могу жениться? — с неловкостью произносит он, помолчав.

— А вот с которой Смирновы знакомили?.. Очень симпатичная девушка. И ты ей понравился.

— Все они симпатичные. И все им нравится. Все замечательно. Пока не узнают, что у меня двое плаксиков.

— Насколько я понимаю… ты слишком в лоб: полюби моих детей, тогда, может, и я тебя полюблю.

— А как же иначе? Детям нужна мать! Жена — второе дело.

— Ох, Леша… — Анна Львовна не знает, горевать или радоваться такой отцовской преданности.

Барсуков слегка приобнимает и целует ее в обе щеки.

— Эй, гренадеры!

Ребята являются на зов, и он поочередно поднимает их, чтобы тоже чмокнули бабушку.

— Плаксик номер один… — приговаривает он. — Плаксик номер два…

По шоссе мчатся трое на мотоцикле с коляской. Одинаково пучеглазые в мотоциклетных очках, одинаково распухшие в поддутых ветром куртках, они различаются только цветом шлемов.

Седок в коляске трогает за локоть того, что за рулем, и делает жест в сторону обочины. Мотоцикл осторожно притормаживает.

— Что? — спрашивает водитель.

— Хронометраж нарушаем. — Один из парней показывает циферблат наручных часов. — Подъедем на четыре минуты раньше.

— Давай быстро в лесок, пока никого нет! — решает задний седок, озираясь.

Мотоцикл съезжает с шоссе и скрывается в придорожной зелени.

Рядом с шоссе сияет сплошным стеклом типовой двухэтажный универмаг. Витрины оформлены лаконично, и внутренность торговых залов неплохо просматривается снаружи. Стоящая в дверях женщина выпускает последних покупателей и вывешивает табличку «Обед с 14 до 15». Затем с тыльной стороны открывается служебная дверь, и та же женщина в числе нескольких других покидает магазин. Продавщицы направляются через шоссе к расположенному почти напротив универмага кафе, минуя автобусную остановку, здороваясь с кем-то из ожидающих.

В тот момент, как женщины входят в кафе, к задней стене универмага подкатывает мотоцикл. Удостоверясь, что людей в поле зрения нет, мотоциклисты, не снимая своей амуниции, быстро проделывают несколько шагов, что отделяют их от двери. Надпись «Служебный вход» заслоняют сгрудившиеся шлемы…

Женщины с аппетитом обедают. Сквозь широкое стекло кафе видны проносящиеся машины и на противоположной стороне шоссе пустой универмаг.

Вдруг одна из них застывает с вилкой в руке и тревожно всматривается за окно.

— Что там, Таня? — окликают ее.

— Чья-то собака без привязи бегает! Того гляди задавят!..

Вокруг пусто. Служебная дверь магазина чуть приоткрыта. За ней в полутьме маячит желтый шлем. Его приятели орудуют внутри. Они опустошают ящики касс на первом и втором этажах, ссыпая деньги в рюкзак.

Маршрут, по которому передвигаются грабители в торговых залах, то пригнувшись, то впритирку огибая прилавки, то скользя между плотными рядами развешанной одежды, довольно сложен и рассчитан на то, чтобы не быть замеченными снаружи…

Сокращая путь из поселка до шоссе, Барсуков сворачивает на тропинку, протоптанную через газон. Впереди — полоса стриженых кустов, за ней поднимается универмаг, видный с тыльной стороны.

Тропинка приводит к узкому лазу в кустах. Барсуков пускает вперед плаксиков, протискивается сам и оказывается на задах магазина спустя какие-то секунды после того, как грабители вышли из его двери.

Один уже садится за руль и запускает мотор, другой скидывает с плеч тяжелый рюкзак в коляску. Только третий, идущий последним, замечает Барсукова. И при виде его резко останавливается и даже пятится слегка, прикрываясь перчаткой.

Барсуков проявляет мгновенную сообразительность и быстроту реакции. Схватив ребят под мышки, он ныряет обратно сквозь кусты и устремляется назад по тропинке.

Поняв, что свидетель удрал, желтый шлем поспешно присоединяется к сообщникам, и мотоцикл уносится прочь.

Барсуков слышит его затихающий треск и ставит сыновей на землю.

— Ой, папочка, понеси нас еще! Еще хотим! — Они ничего не поняли и виснут на нем в восторге.

— Ножками, ножками! — отмахивается Барсуков. — А ну-ка, парни, айда обратно к бабушке. Хотите?

— Айда! Хотим!

— Вот и лады, — шагая за ребятами и по временам оглядываясь, говорит Барсуков. — Так оно спокойней!

В доме старой постройки — просторная передняя, на стене афиша с портретом декольтированной дамы и броской надписью «Вероника Былова. Старинные романсы». Доносится гитарный перебор и женский голос, поющий с толикой цыганщины.

Когда раздается звонок в дверь, Марат Былов из своей комнаты выскакивает отпереть. Он впускает трех парней с рюкзаком, но теперь без курток, без шлемов и очков, закрывающих лица.

Одновременно прерывается пение и в переднюю выглядывает Вероника Антоновна.

— Кто там, Марик?

— Ко мне, ты же видишь! — резковато бросает Марат.

Да, мать видит, и зрелище ей не нравится.

— Предложи молодым людям тапочки, — говорит она, скупо отозвавшись на их приветствие.

— Матушка, здесь не баня. Лучше не отвлекайся от своих дел. Пой, ласточка, пой!

Парни уже шмыгнули в комнату, Марат входит следом, поворачивает ключ в замке и оглядывает всех троих, стоящих над рюкзаком, занимающим центр ковра. Это два Семена — Тутаев и Калмыков, которых для различения зовут Семой и Сеней, — и Илья Колесников.

— Мотоцикл? — спрашивает Марат.

— Как договорились, — докладывает Илья.

— Что ж, тогда руку, Сема! Поздравляю!