Миша Мухин, он же Сэм, валяется дома на диване с книгой. В соседней комнате вполголоса препираются мать Миши и ее отец, древний благообразный старец.

— Папаша, послезавтра Константин из поездки вернется. Скажите вы своим богаделкам, чтобы не ходили пока.

— Неча ими брезговать! Сестры они мне по древлепрославленной нашей вере.

— Вам — сестры, а Косте — хуже горькой редьки.

— Срамишь седины мои, Аксинья. Чужие люди идут за духовным наставлением, а родная дочь лба не перекрестит. Гореть тебе дура, в геенне огненной.

— Да отстаньте, папаша, молюсь, молюсь я.

— Когда тебе молиться, ты телевизор смотришь.

— А то вы не смотрите!

Чего дед не желает слышать, то он попросту пропускает мимо ушей.

Мухина переобувается в передней.

— В магазин? — осведомляется дед.

— Хлеба к обеду.

— А что на обед?

— Щи вчерашние да яичницу зажарю.

— Знаешь ведь, что нынче постный день! — Нет чтобы отцу грибочков подать, рыбки. Котлеты да яичницы — словно назло во искушение вводишь!

— Грибочки, папаша, на базаре кусаются. И рыбка в цене: вы ведь не селедку просите, а что поблагородней.

— Константину небось припасла уже и красненького и беленького. Как приедет, пир горой. А отцу жалеешь!

— Мне ваши посты влетают дороже пиров! — Она направляется к двери.

— Стой! Куда простоволосая? — и таким грозным тоном, что Мухина без звука повязывается косынкой.

Дед переключается на Мишу.

— Все читаешь?

— Что поделать, грамотный.

— А чего читаешь?

— Исторический роман.

— Из какой же истории?

— Времен царя Алексея Михайловича.

— Тьфу! С него вся скверна пошла.

— Никона разжаловал, что ли?

— Не разжаловал, а низложил на собрании всех патриархов. Законно низложил.

— Тогда какие к Алексею Михайловичу претензии?

— Исконное наше двоеперстие, истинное, кто запретил? Никон. До Никона все двумя перстами крестились. А если Никона потом вон, да в простые монахи, можно сказать, как врага народа, то почему троеперстие его сохранили? Как об этом в романе объясняется?

— Никак.

— Дурак твой историк.

— Дед, ругаться грех, — уличает Миша.

— С вами кругом грех.

За окном слышен условный свист. Перед домом дожидается вся компания. Выбегает Миша. Обычные приветствия, и дальше разговор на ходу.

— Чего застрял?

— Дед все ведет среди меня религиозную пропаганду.

— И как ты?

— Ничего, мне на пользу: заставляет извилиной шевелить. Слушайте, какую недавно мыслишку подпустил. Насчет происхождения людей. Если, говорит, человек — венец творения, по образу и подобию, то с него и спрос великий. Происхождение, так сказать, обязывает. Поэтому, говорит, вы нечестивцы, и решили быть лучше от обезьян. С обезьяньих потомков что возьмешь? Никакой ответственности. Если говорит, считать, что ваши прабабки нагишом по деревьям скакали, тогда, говорит, конечно, кругом сплошной прогресс. Хоть бомбы друг в друга кидайте, хоть пьяные под забором дрыхните — все равно можете гордиться и возноситься, потому что обезьянам до вас далеко. Даже последний, говорит, болван все ж таки на двух ногах ходит и даже в штанах.

— Богатая идея! — смеется Леша.

Наташа добавляет:

— И с ядом.

— А что ты ответил? — спрашивает Сенька.

— Начал про эволюцию, про научные данные. А он говорит: ваша «еволюция» — чушь. Небось, говорит, сколько ни копают, а в главном-то месте дырка. Тут обезьяна — тут человек, а переходного звена промеж них нету.

— Да откуда он знает?

— Начитался журнала «Знание — сила», таскает у меня потихоньку.

— Силен старик! — Сеньке разговор любопытен.

— Да, въедливый. При отце помалкивает, а без отца — хозяин в доме. Мать его до сих пор боится. Как зашипит: «Аксинья, прокляну!» — она чуть не в ноги: «Папаша, простите!»

— Ничего себе! — фыркает Наташа.

— Лично я — от обезьяны, — говорит Леша, — внутренний голос подсказывает. А ты, Натка?

— Сколько красивых зверей! Нашли действительно, от кого произойти.

— С обезьяной сравнивают только в насмешку, — поддакивает Сенька.

— Миш?

— Лелею надежду, что предки прилетели из космоса. Затем часть их выродилась в людей, часть — в мартышек.

— Назревает идейный раскол, — констатирует Леша. — Надо выяснить мнение общественности. Стажер! Будешь опрашивать каждого третьего прохожего.

— Только прямо в лоб, — оживляется Наташа. — Дяденька или тетенька, вы от обезьяны произошли?

— Чудно! — кивает Гвоздик. Он отсчитывает прохожих на другой стороне улицы. Третий по счету останавливается у витрины, и Сенька, подойдя, бойко начинает ему в спину.

— Гражданин, разрешите спросить…

Тот оборачивается. Это гориллообразный детина. Спрашивать его о происхождении — недвусмысленное оскорбление. Сенька невольно подается назад.

— Я хотел спросить…

— Ну?

— Скажите, сколько времени?

— Пожалуйста. Пятнадцать сорок три. — И он добавляет неожиданно добродушно: — Пора свои иметь, парень.

Сенька бредет обратно под хохот компании, слышавшей весь разговор.

— Что ж ты, Гвоздик? А обещал нас удивить.

— Роняешь свою репутацию, стажер.

— От имени присутствующих выражаю глубокое разочарование!

От насмешек Сеньке бросается в голову кровь.

— Хорошо же… Хорошо. Я вас удивлю!

— И сильно? — коварно улыбается Наташа.

— Увидишь, чего в жизни не видела!

— Ой, сейчас он устроит затмение Луны, Земли и Солнца! — «пугается» Миша.

«Штаб-квартира» ребят в пустом доме. Наташа, Леша и Миша ждут.

— Идет, наконец! — говорит Наташа, первой услышав шаги.

Входит сосредоточенный и напряженный Сенька. Быстро выглядывает в окна, проверяя, пусто ли вокруг.

— Дайте честное слово молчать. Если кто проболтается, я… я не знаю, что сделаю!

— Нагнетаешь атмосферу для эффекта?

— Сэм, я серьезно.

— Да о чем речь, стажер, мы своих не продаем!

Еще секунду Сенька медлит, обводя всех взглядом, и достает пистолет «ТТ». Воцаряется глубокое молчание.

— Он что — настоящий? — осмеливается наконец Наташа.

— Ясно, не игрушечный, — Сенька наслаждается произведенным впечатлением.

— Дай подержать, — благоговейно подставляет ладони Леша.

Сенька вынимает обойму и отдает пистолет.

— Да-а… — произносит Леша после молчания. — Удивил так удивил! Слушай, ты его не пробовал?

— Нет. Берегу патроны. Красивый, правда?

— Хорош гад!

Они дети 70-х. Даже на экране оружие мелькает коротко и редко — еще нет в помине видеоклипов или американских боевиков. Они не привыкли к пистолетам, это шок.

— Сеня, откуда? — шепчет Наташа.

Тот дергает плечом и отмалчивается.

— Сеня, ты влипнешь. Это запрещено.

— Вот из тебя и вылезла пай-девочка, отличница, — усмехается Миша.

— Между прочим, это тебе было скучно, — напоминает девочке Сенька.

— Действительно, мамзель Натали, по вашей собственной просьбе. Вы желали сильных ощущений, прошу! — Миша прицеливается в нее.

— Перестань, Сэм! — топает Наташа ногой.

— Если пистолет не устраивает, иди в Третьяковку, — говорит он.

— Полюбуйся, как Иван-царевич катается на сером волке, — иронически добавляет Сенька.

Мишу осеняет идея:

— Ребята, давайте из-за нее стреляться! В обойме шесть штук? По две пули на брата. К барьеру!

Он принимает картинную позу, но Леша отмахивается:

— Нет, вы вообразите такую картину. Подходит Гвоздик в тому орангутангу. «Дяденька, сколько времени?» — «Пора свои часы иметь, парень». Тут Гвоздик говорит: «Я тоже так считаю», — и достает пушечку…

— Орангутанг снимает часы и скачками уносится прочь! — хохочет Миша.

Даже Наташа не выдерживает, смеется:

— А Гвоздик бежит следом и кричит: «Дяденька, возьмите назад, я пошутил!»

— Смотря, какие часы, — небрежно роняет Сенька. — Можно и себе оставить на память.