2-й шофер. В бреду?.. Тогда, товарищ полковник, мы все как есть в бреду…

Гриша. Ну, видно, уж делать нечего… Знал я про эти болванки. Пишите.

Конвоир приводит Гришу в камеру предварительного заключения, передает дежурному постановления об аресте.

Дежурный (Грише). Фамилия?

Гриша. Гусев.

Дежурный. Распишитесь в протоколе.

Кабинет Скопина. Очная ставка между бульдозеристом и кладовщиком Мишей. Бульдозерист — коренастый, чубатый парень, сидит напротив Миши. Тот старается на него не смотреть.

Бульдозерист. Думал, очной ставки испугаюсь? Все выложу!

Скопин. Прошу обращаться но друг к другу, а ко мне.

Бульдозерист. Осточертела уже ихняя шарага, товарищ начальник! Глаза бы уже не смотрели!

Миша. Они у тебя от водки сроду не смотрели!

Бульдозерист. Верно, пил с вами. (Скопину.) Пил с ними, чего скрывать. И утром поднесут и в обед… Нарочно разлагали!

Скопин. Отказались бы.

Бульдозерист. Как откажешься? Невозможно отказаться, даже и примета плохая.

Скопин. Не слыхал. Но вернемся к делу. Кто вам предложил зарыть отливки?

Бульдозерист. Да он же! Помню, битый час стоял над душой — глубже, говорит, копай, глубже!

Миша. Он помнит! В стельку он был, товарищ полковник! Папу с мамой закопал бы — не заметил! Тебя насчет и того надо проверить. (Стучит пальцем по лбу.)

Бульдозерист. Себя проверяй! Если бы не помнил, как бы я их назад откопал? (Злорадно.) Вот в чем и штука, Миша, откопал я их нынче!

Камера предварительного заключения. Перед дежурным, держа руки за спиной, стоит Миша.

Дежурный. Какая еще жалоба?

Миша. Генеральному прокурору, министру юстиции и в «Известию»!

Кабинет Томина. Томин продолжает разговор с Валентином.

Томин. Вот так, Валя. Взвесь.

Входит Кибрит.

Кибрит. Занят?

Томин. Как раз собирался сделать антракт. Человеку надо подумать. (Валентину.) Пошли, устрою.

Валентин и Томим уходят. Томин быстро возвращается. Взор страдающий.

Кибрит. Недавно от Пал Палыча. У него вдова Баха.

Томин. Паше достается…

Кибрит. Конечно, и ей тяжко. Проводит вечера на Павелецком мосту… И не верит, что он мог броситься. Знаешь, с такой убежденностью!

Томин вздыхает.

Кибрит. Шурик, я все думала, думала… А сегодня, когда отправляли экспертизы в прокуратуру, меня вдруг стукнуло!..

Томин. Ну?

Кибрит. Заявление Баха написано фломастером. Но, понимаешь, при нем были обнаружены две исправные авторучки — шариковая и перьевая. А фломастера — нет!

Томин. Выбросил… уронил… что угодно.

Кибрит. Впечатление, что он был всегда очень аккуратен. Даже черновик заявления не разорвал, не кинул — педантично положил в карман. И потом, подбирая образцы почерка, я видела много бумаг, написанных его рукой. Бах никогда не пользовался фломастером!.. Есть же люди, которые не любят их… Шурик, а если этот фломастер чужой?..

Томин присвистывает.

Томин. Идея богатая… Королевская идея!.. Но шатко, Зинуля, до предела. Не увлекайся.

Кибрит. Не могу. Увлеклась. Пойду к Скопину. Ты — нет?

Томин. В качестве кого? Ты хоть причастна к экспертизам, а я? Просто друг, ходатай? Скопин этого терпеть не может…

Кибрит. Позвоню. (Уходит..)

Томин (в раздумье). Этой бы идее хоть какие-никакие ноги…

Кабинет Скопина. На допросе Моралёв.

Скопин. Подведем итоги, Моралёв. За последние месяцы возле дома Баха несколько раз видели ЗИМ. Номер ребята не помнят, но помнят, что из автомашины выходил Борис Львович Бах, а за рулем сидел, по их выражению, «чернявый пижон». Вполне вероятно, что этого пижона они смогут узнать. Второе. Оба шофера точно излагают полученные от вас инструкции: найти кладовщика Гришу и делать, что он велит. Рабочие на свалке подтверждают, что погрузкой отливок командовал Григорий Гусев. Третье звено доказательств: на складе вы пошептались с приемщиком, и ваш груз отправился на весы вне очереди. Никто даже но заглянул в кузов, верно?

Моралёв (выдержав нарочитую паузу). Эх, где наша не пропадала. Пусть хоть скидку сделают за чистосердечное раскаяние… Да, с Бахом был случайно знаком. Подвёз как-то в дождь, разговорились, он пожаловался, что брака у них много, порой ради чести цеха приходится даже выкидывать на свалку. Раз все равно выбрасывают, я решил использовать. Расчетов между нами никаких по было, ну, иногда выпивали по дружбе. Дальше. Кладовщика Гришу попросил сообщать, когда привозят такой металлолом. Раза три-четыре было. Грише давал по червонцу — он ведь помогал при погрузке, все справедливо. А на складе приемщик действительно иногда пропускал машины без очереди. Дело житейское, сунешь трояк — сэкономишь час… Вот все мои преступления, кажется, ничего не забыл.

Скопин. Нет. Отбарабанили как по нотам. Дирижер у вас с Гришей неплохой, постарался, чтобы спелись… Видно, знает толк в музыке… И вы полагаете, Моралёв, что годы, проведенные в следственном управлении, ничему меня не научили? Что я не умею разглядеть, где правда, а где отрепетированный сговор? Не могу отличить организованное хищение от цепи мелких взаимных услуг? Поверить в ваши невинные россказни трудно, сами понимаете.

Моралёв. А понимать иногда вредно. Есть побасенка: две мышки упали в кувшин с молоком; умная сразу поняла, — не выскочить. Сложила лапки — и на дно. А глупая все барахталась, барахталась и сбила комочек масла… Масло всплыло, мышка на него взобралась и выпрыгнула.

Скопин. Будете барахтаться до конца?

Моралёв. Лучше барахтаться.

Скопин (разглядывая Моралёва с любопытством и некоторым сочувствием). Я считал, это лет до трех помогает: зажмурил глаза, и не страшно… Так и жили? Не позавидуешь. Дорого обойдутся эти жмурки. И, к сожалению, не только вам… Вот уговорили мать продать корову, чтобы оправдать перед нами свой ЗИМ.

Моралёв. Никто ее не уговаривал!

Скопин. Да откройте хоть один глаз! Представьте: утром матери принесут повестку — к вечеру вся деревня будет судачить. Приедет мать сюда, сядет напротив. И что? Воображаете, я спрошу, она ответит, как научили, и дело с концом? Есть, Моралёв, вопросы боковые, и с подходом и с подвохом. Стану допытываться — сами вынуждаете. Выдержит мать? Даже если ей напомнить, что соседям говорила и что они ей? Сильно сомневаюсь. Пошире глаза, Моралёв, пошире. Вызову новую хозяйку коровы, расскажет она на очной ставке, как ваша мать, продавая Буренку, обнимала ее и плакала! Хорошая была, видно, корова?

Моралёв. По три ведра молока доили…

Скопин. Жалко… Так вот — следствие не молоко, Моралёв. Если улики бесспорны, сколько ни барахтайся — масла не собьешь. Ни один дирижер не поможет.

Пауза.