Она не скрывала, что задета за живое, из-под ресниц посверкивали острые золотые лучики. Позицию Никишиных она охарактеризовала как подростковое недомыслие, шутки назвала бездарными, их поведение — парной клоунадой и так далее, все это с воинственным напором и в бурном темпе. Пал Палыч прямо залюбовался.

Потом Зина уселась на край стола и все еще сердито начала излагать историю, успевшую войти на Петровке в легенду.

Историю о том, как к Пал Палычу случайно попал в подследственные беспаспортный бродяга, как Пал Палыч шестым-седьмым чувством распознал крупную и притом загадочную фигуру, но не имел и ниоткуда не мог получить маломальских доказательств. Какие она, Кибрит, и ее коллеги проделали головокружительные исследования, и чем все кончилось.

— Словом, — заключила Зина, — у Пал Палыча есть благодарность от Комитета госбезопасности! — и она победно зыркнула в его сторону.

Афоня был увлечен.

— А еще какие, например, экспертизы?

— Например, по отпечатку одного-единственного пальца я могу определить возраст. Или вот есть письмо. На марке, как правило, следы слюны. По слюне устанавливается группа крови того, кто наклеил марку. Неплохо? Если у человека определенная болезнь, то несколько капель его крови — почти как паспорт!

— И как это вам? — спросил Игнат. — Возня с трупами. С кровью. С чужой слюной. С души не воротит?

Зина коротко задумалась.

— Иногда случается, Игнат… но проходит.

— Скажите, — округлил глаза Афоня, — а почему он оставил нож, тот, кто дядю Лешу? Ведь это улика.

— Если б вытащил, из раны брызнула бы кровь, попала ему на одежду. Тоже улика.

— Хитер! Знаете, кого бы я пощупал — нашу бабку Иванову! В свои восемьдесят в спортлото играет. И по собственной системе. Если дядя Леша ее систему выведал, она свободно могла его пришить!

Пал Палыч счел, что настал подходящий момент.

— Ладно, шутки в сторону. Серов был ранен, когда шел в вашу квартиру.

— В нашу?!

— Да, в вашу. Зачем? Что ему было нужно?

— Понятия не имею, — недоумевал Афоня.

— Игнат, у вас с Серовым были общие дела?

— Никаких.

— Может, он хотел что-то вам сообщить?

— Да он за час до того видел нас на футболе! — воскликнул Афоня.

— Подходил? — быстро спросил Знаменский. — Вы разговаривали?

— Нет, но мог бы, если ему надо. А он рукой помахал и все.

— Так… Тираспольский — вам знаком такой? Из одного дома с Серовым, владелец кофейного «Москвича».

— А, видали.

— Ничего о нем не слышали?

Игнат отрицательно покачал головой.

— Серову было известно, где вы живете? Подъезд, квартира?

— Возможно. Я вот знаю, где он жил, хотя мы у него не были.

— Смотрите, что получается, — Пал Палыч сцепил руки и наблюдал за Никишиными; те слушали внимательно и наконец-то серьезно. — Серов видит вас на футболе, но не делает попытки поговорить. Потом в воротах встречается с Тираспольским и сообщает, что намерен забежать в десятую квартиру. Спустя полчаса его находят раненным в подъезде. В этом подъезде есть десятая квартира, и единственные знакомые Серову люди — достоверно знакомые — вы. Зачем он к вам шел? Может быть, какая-то мелочь, которой вы не придаете значения? Подумайте, ребята, это очень важно!

— Нет, честно, не могу сообразить. Ты как, Игнат?

— Незачем ему к нам идти.

Пустой номер. Чтоб этого Левашова, сработал-таки минус!

— Что ж, давайте прощаться… Хорошо быть инспектором Варнике.

— И это говорит современный Шерлок Холмс! — снова поддел Игнат, поднимаясь.

— Что не доказано! — присоединился Афоня.

— Пал Палыч, придется проявить проницательность, — распорядилась Зина.

— Ну, попробую, — он изобразил глубокомыслие. — Судя по следам краски на ногте указательного пальца правой руки, вы художник. Особенности произношения изобличают в вас коренного жителя юго-западной части Москвы. Интуиция подсказывает, что вам нравятся блондинки.

Афоня фыркнул.

— Теперь займемся вашим галстуком. Такие выпускаются недавно. Но вот расцветка… Как считаешь? — справился он у Зины.

— Не восторг.

— Да, человек с художественным вкусом такого не купит. Вы не сами его покупали. Скорей всего, подарок. — По реакции братьев понял, что попал в точку. — Недавно вы были в этом галстуке в гостях или в ресторане. Дома вряд ли сидите за столом в галстуке, а на нем свежее жирное пятнышко. — Знаменский посерьезнел, посмотрел Игнату в глаза, сказал по наитию: — Я хотел бы еще добавить, что у вас, по-видимому, есть близкий знакомый… вероятно, гораздо старше. Я слышу отзвуки чужих мыслей, чужой озлобленности. Вы поддаетесь опасному влиянию.

Оставшись один, Знаменский позвонил в больницу. Там уже знали голос следователя, можно было не представляться. «Без особых изменений». То есть плохо.

В несколько дней запылилась, потускнела городская весна.

У Афони начались экзамены. Готовиться не хотелось, но тройки были бы непереносимы для самолюбия. Пока выручали способности и память, но впереди грозно маячила физика. Что будет после экзаменов, Афоня не думал.

Игнат яростно работал над дипломом и тоже отгораживался от будущего, наводившего тоскливый озноб.

Нагретая солнцем комната приятно пахла красками и противно засаленным паркетом и прочей нечистотой их сиротски-холостяцкого быта.

Сергей Филиппович нагрянул к вечеру, зная, как Игнат дорожит светлыми часами дня. Был он нагружен свертками, из кармана торчало длинное импортное горлышко в серебряной фольге.

Начали освобождать стол от рисунков и учебников. Игнат бормотал, что ему уже неловко, Сергей Филиппович отмахивался — «совершенные глупости». Афоня побежал на кухню мыть грязные тарелки. Нарезали батон, развернули принесенную снедь. Заскрипели стульями.

— Что, меньшой, текут слюнки-то? — подмигнул Сергей Филиппович.

— Еще как! Игнату должны были сегодня заказ оплатить, и вдруг какой-то там визы в бухгалтерии нет. Ну не скоты? Теперь только через две недели. Собирались уже к теткам.

У теток они ужинали в самой крайности, едва выдерживая родственное сочувствие и нотации.

— Эх, Афоня! — Сергей Филиппович откупорил чмокнувшую бутылку. — Человек одному себе друг, товарищ и брат. Приготовились? Прошу минуту молчания.

Жестом фокусника он достал бумажник, из него десять радужных десятирублевок. С шиком разложил их на столе.

— Таланту от поклонников.

— Неужели гравюры проданы?!

— Да, есть еще меценаты, Игнаша. Нашел ценителя. С дальним прицелом, верит в твою судьбу.

Афоня впервые видел столько денег.

— Ура! — заорал он и, плеща вином, стал раз за разом чокаться с братом и Сергеем Филипповичем.

— Начало положено. Теперь легче пойдет. С распределением твоим покончено! Проживешь. Давайте за это, пока не выдохлось.

У Игната гудело в голове. Вот он рубеж, рубикон. Довериться старику? Может, тут будущее? Он считал себя самым одаренным выпускником училища. Но что от того меняется! В Москве останутся бездари, у которых связи. Они зацепятся, получат что-то хлебное, а то и перспективное. Ему же уготовано место учителя рисования. Шумная жестокая орда детей и грошовая помесячная плата.

— Все-таки немножко страшно: спрыгнуть, а все поедут дальше, — пробормотал он.

— Пусть себе едут! Какая радость лезть в общую кучу? Ведь войдешь, как водится, с задней площадки и всю жизнь будешь проталкиваться. Впереди, как говорится, совсем свободно. А как пролезешь — что?

— Пора сходить, — догадался Афоня.

— То-то и оно! Пожалуйте бриться, приехали. Нет, ребята, давайте за то, чтобы у нашего Игната была судьба не как у всех. Чтобы в нем осуществились и мои загубленные когда-то мечты!

— Сергей Филиппович, а кто он — покупатель?

— Желаешь напрямую связаться? Лишить меня комиссионных?

Игнат улыбнулся, не веря в комиссионные, но разочарованный скрытностью старика: хотелось услышать, что именно сказал меценат, какая гравюра ему особенно понравилась. Хотелось хоть туманно поиграть в будущую жизнь. Чего-то старик недоговаривал, ссылаясь на боязнь сглазить, спугнуть удачу. Однажды сказал внушительно: все будет зависеть от тебя. Но в каком смысле будет зависеть, не объяснил, сменил тему.