— Катерина рассказала? — осведомился участковый.

— Ну да.

— А чего повздорили-то?

— Повздорили — помирятся, — нетерпеливо прервал Томин. — Главное для нас теперь — фактор времени. Конечно, Багров не на вертолете летит, но при его характере… пожалуй, завтра-послезавтра объявится. Оперативные соображения?

— Посты ГАИ надо известить, чтобы транспорт проверяли, — предложил дежурный.

— Принято. Дальше?

— Общественность проинформируем, — решительно (и, разумеется стоя) сказал Виктор, мысленно созывая штаб дружины.

— Нет, шума поменьше, спугнем. Молва у вас, наверное, быстрее телеграфа.

Все согласились.

— Еще и то скажу, — добавил участковый, — об Семене Григорьевиче надо подумать. Слух если прилипнет… Ославят их с Майей Петровной — потом не отмоешься.

— Слух — не смертельно, — отмахнулся Томин. — А вот предупредить Загорского надо. Где он живет?

— При школе и живет. — Дежурный набрал номер. — Семен Григорьевича попрошу… Куда?.. А вернется?.. Ясно. В Новинск он уехал по школьным делам. Дня на три.

— С Новинском потом свяжемся. Следующее. Где Багров на первое время может затаиться? Хоть несколько часов ему нужно с дороги отдышаться, осмотреться.

Все призадумались.

— Иван Егорыч, записывайте, — подтолкнул Томин.

— К отцу не сунется…

— Не-ет старик его в амбар запрет, да еще вожжами, пожалуй. К друзьям по бутылке.

— К Матвею может.

— К Матвею — да. К Андрею Зубатому тоже. Записывай обоих.

— Алабина запиши, Петра.

— Сомнительно.

— Зато городом не надо идти, с краю.

— Ладно, для верности. И Лопатиных уж тогда.

— А вдруг он прямо домой — и… что-нибудь Майе Петровне? — предположил Виктор.

— Белым днем не осмелится, а к ночи присматривать будем.

— Развод в восемь? — спросил Томин.

— В восемь. Гусев — замнач по оперативной части — вернется в шесть.

Томин глянул на часы. К семи надо быть в Москве. Принять душ, сменить рубашку — и к Паше: ведь сегодня знаменательная юбилейная суббота, на которую он обещал явиться хоть с того света.

Багров одолел свои двенадцать километров.

Облепленный снегом, зелено-бледный, почти неузнаваемый добрел до стоявшего на отшибе обнесенного плетнем дома. Осторожно заглянул в окно и постучал пальцем по стеклу. За дверью послышался голос: «Кто там?»

— Дед Василий, отвори.

Дверь приоткрылась, высунулась седая голова. Уставилась на пришельца с недоумением, пошевеливая бровями, стараясь сообразить, кто пожаловал.

— Да я же это, я… — просипел Багров.

— Мишка?! — ошеломленно вскрикнул дед. — Откудова тебя черт нанес?..

— Ш-ш… один ты?

— Кому у меня быть?

Уединенно жил старик, держал пасеку. Ходили к нему только за медом, который он предпочитал выменивать на продукты, чтобы не таскаться самому в город: ноги донимали. А последние дни визитеров не случилось, и некому было доложить деду Василию о городских новостях.

— Чего не пускаешь? — беспокойно заозирался Багров; тело его рвалось в тепло и укромность.

— Снег стряси.

Нежданный гость снял шапку, хлопнул о колено, криво надел и чуть как бы пошатнулся. Спиртным, однако, не пахло, дед Василий в свои без малого девяносто лет сохранил и безошибочное обоняние, и зоркость. Он взял веник, сам обмел Багрова от плеч до валенок.

— Теперь заходь.

И, запирая за ним, тоже внимательно осмотрел округу. Багров рухнул на табуретку у теплой печи, закрыл глаза. Дошел!

— Дошел, видать, до ручки, — пробурчал дед Василий. — Сымай тулуп, Михайло.

Тот кое-как расстегнулся, стащил полушубок, дед бросил его на лежанку сушиться. Шапку, дивясь дорогому меху, уважительно повесил на гвоздь. Потом оглядел небогатое свое стариковское хозяйство, достал растоптанные бахилы:

— Обутку смени.

— Не могу, потом. Картошкой пахнет… — запекшимися губами выговорил Багров.

— Картошка с голодухи — вред один. Меду тебе надо, мед силу даст. Спасибо, чайник горячий, — он старательно задернул занавеску на окне, к которому приставлен был стол.

Долго и жадно ел Багров хлеб с медом, запивал чаем. Оживал. Хозяин счел, что пора и поговорить.

— Сколь же ты не досидел, Михайло?

— По амнистии, дед.

— Ты это… не загибай! Думаешь, я по старости сдурел вконец?

— А не сдурел, так не спрашивай.

— А ежели мне интересно?

— Ишь ты, ему интересно! — язвительно скривился Багров.

— Дерзить не смей! А то вот тебе Бог — а вот порог! — Дед Василий распрямился; даже и теперь еще проступали в нем прежняя стать и размах.

— Так-таки и выгонишь? Савельева внука?

— Только ради светлой памяти, — помолчав, сказал дед и перекрестился. — Слава Господу, Савелий не дожил!

— Слушай, мне от тебя ничего не нужно. Может, переночую — и прощай. Вот только… выпить бы малость.

— Выпить нету, — решительно ответил хозяин.

— Врешь. Держишь небось для зятьев.

— А хоть бы и держал! Водки не дам! Ты через нее и сгинул!

Невдалеке забрехала собака, дед Василий озабоченно приник к занавеске, проследил за кем-то, обернулся к обмякшему за столом Багрову:

— А скажи на милость, за каким шутом ко мне-то пожаловал? То годов пятнадцать глаз не казал, а то на тебе — явился!

— Прикажешь к Матвею идти? Или к Андрюшке Зубатому? Там меня враз и прихлопнут.

— Все одно поймают, Михайло. Куда денешься?

— Потом пусть ловят, — равнодушно уронил тот.

— Пото-ом?..

Косматые брови взлетели, собрав лоб в глубокие морщины, затем поползли вниз, нависли по бокам ястребиного носа.

— Чевой-то ты задумал? А? — грозно приступил дед к гостю.

Но уже не те были годы, когда Мишку устрашал закадычный Савельев друг.

— Дело есть, — твердо и тяжело легли его слова поверх стариковского окрика. — Что-то жарко у тебя, — попробовал отвлечь разговор в сторону.

Дед сел против него.

— Это от меду. Сколько ден не емши-то?

— Двое суток.

— Ох, Михайло, натворишь ты беды! Ведь чисто зверем смотришь!

— Я сейчас зверь и есть… Зверь за добычей, а за зверем — охотники.

— Ну, вот чего: отвечай по чистой совести — какое твое намерение?

По совести Багров ответить не мог. Но старик был пока очень нужен. И — подспудно где-то, на дне сердечном — было перед ним немного стыдно. Потому ответ прозвучал без вызова, по-родственному:

— Слушай, дед, я много куролесил, верно. Однако не подличал. Ты за мной какую подлость помнишь?

— Еще бы не хватало!

— Так вот те крест — мое дело справедливое.

— Будто ты в Бога веруешь!

— Тогда памятью Савелия Багрова клянусь! — поднялся торжественно.

Встал и дед Василий.

— Гляди, Михайло, не бери греха на душу!

Багров пошел к лавке, повалился на нее:

— Стемнеет — разбудишь.

Хозяин зашаркал к окну. Снег перемежился, но тучи висели серым пологом.

— По такой погоде часов с пяти смеркаться уж начнет, — сообщил он.

Багров не откликнулся — спал.

Снег перемежился. В поле зрения появился дворник с широченной лопатой; послышался характерный скребущий звук. Томин стоял у отворенной форточки и прихлебывал жидкий и слишком сладкий кофе, который налил ему из своего термоса дежурный (извинившись, что некрепкий и пересахаренный: и то и другое «из-за сердца»).

Еловские стражи порядка, «заведенные» Томиным, теперь уже сами себя подхлестывали и делали все как надо. Период чесания в затылке миновал. Но на долю Томина оставалось кое-что, чего он не мог никому передоверить.

— Иван Егорыч, подскажите, с кем Багрова ближе всего?

— Исключая мужнину родню, Майя Петровна со всеми ладит. Но так чтобы закадычно… вот, правда, с Сергеевой они дружат. Это завпарикмахерской. Вдвоем нам шею мылят.

— Мне бы с ней перемолвиться без свидетелей. Они вместе работают или посменно?

— Как когда. Ну-ка, Витек, добеги.