Кудряшов приветствовал его беглой улыбкой. Он приоделся для процесса: свежайшая белая водолазка, новый костюм в синевато-серую клетку. И сам такой умытый, голубоглазый и искренний. Убран с лица умный прищур, надета маска простодушного достоинства — словно человек, проигравший в покер, с легким сожалением платит партнерам, что положено.

«Получил… отпустил… нет, не оприходовал… да, дивиденды из черной кассы выплачивал я… разумеется, раскаиваюсь в содеянном…» И так по всем эпизодам, мило и чистосердечно.

— Каким образом удавалось скрывать имевшие место хищения и недостачи?

— До поры до времени везло.

Знаменский обнаружил, что Кудряшов крепко сцепил пальцы; ждал следующего хода судьи. Ждали, очевидно, и затылки.

— Есть вопросы? У защиты? У подсудимых? — не поднимая головы, произнес судья.

Н-да, здравомыслящий товарищ! Тем и удовольствовался, что «везло». Зачем попусту копья ломать — «кирпич».

— На предварительном следствии, — поднялся очкастый адвокат, — немало внимания уделялось тому, как вы получали продукты сверх выделенных нормативно. Объясните сейчас коротко.

— Проявлял настойчивость в работе, вот и все, — скромно потупился Кудряшов.

Вот и все. И обвинитель помалкивает. А народные заседатели вообще сидят истуканами. Хотя уж их-то служба не связывает, могли бы рот раскрыть. Знаменский только единожды слышал — как диво пересказывали, — что заседатель вмешался в течение процесса. Дело было построено на споре между инспектором ГАИ и водителем, и водитель выходил кругом виноват. Заседатель, сам работавший шофером «скорой», поставил несколько квалифицированных вопросов, и, как ни протестовал прокурор, дело направили на доследование.

Нечего здесь дольше торчать, убивая такой редкий свободный день перед ночным дежурством. Может быть, теплилось тайное крохотное упование, что дело завернут из суда «как не выявившее всех преступных связей»?

— Суд переходит к допросу следующего обвиняемого, — пробурчал судья.

Знаменский встал и зашагал вон.

А Маслова, между прочим, так и не заметила его. Целиком была устремлена к мужу, вся переливалась в прикованный к нему взгляд.

Сколько ни определит ей суд, все будет непомерно много, раз главные воротилы даже не названы!

Сегодняшнее дежурство было кстати. Во-первых, хорошо, что с друзьями. Во-вторых, город не позволит зашкаливаться на унылых раздумьях. Пятница, конец недели, жди впечатлений.

И действительно, рассиживаться не довелось. Они еще обменивались первыми фразами, а динамик уже зачастил: «Оперативная группа, на выезд! Ножевое ранение в подъезде по адресу…» Приехали за считанные секунды до «скорой».

Успели сфотографировать, как он лежал — плашмя, правой щекой на замусоренном полу, с неловко раскинутыми руками. Плотный, сильный, едва дышавший. Под левой лопаткой рубаха была пришпилена к спине гладкой, с медными заклепками, рукояткой ножа.

Успели очертить мелом силуэт распластанного тела.

Затем ворвались белые халаты, раненого увезли, Томин сел в машину рядом с ним.

Остался пустой меловой контур, из которого вытекала лужица крови, уже холодной, но еще тревожно яркой, еще живой. Низко пригнувшись, Кибрит собирала ее в пробирку. Через открытую дверь тянуло со двора цветущими липами, и дух этот, соединяясь с запахом густеющей крови, делался фальшив и неприятен, вызывал душевную дурноту.

Дом был в четыре этажа, дореволюционной постройки, широкая лестница служила сейчас амфитеатром для сгрудившихся на ней жильцов.

— Кто-нибудь прикасался к потерпевшему? — спросил Знаменский.

— Ни в коем случае! — возбужденно заговорил рыжеватый мужичок на нижней ступеньке. — Это я его обнаружил! Спускаюсь за газетой, он лежит. Думал, пьяный. И вдруг вижу — нож торчит! Я звонить…

— Откуда?

— Вон от них, из первой квартиры, — он оглянулся на женщину в пестром ситцевом халате.

— Так. Потом?

— Выскочил обратно, гляжу, Дикарев стоит.

— Это я, — отозвался немолодой мужчина из группы на площадке.

— Вы дотрагивались до тела? до ножа?

— Нет. Стоял, примерно, где старшина.

Милиционер у двери переступил с ноги на ногу.

— Вы возвращались домой?

— Да, — и, помедлив, добавил: — Вас интересует откуда?

Знаменский скользнул по нему внимательным взглядом.

— Нет.

Рыжеватому не терпелось продолжить повествование:

— Я ему говорю: Дикарев, человека зарезали! А он: не ори, сам вижу.

Но рассказ был Знаменскому неинтересен. И Дикарев неинтересен. А вот женщина в пестром халате…

— До того, как товарищ прибежал звонить, вы слышали на лестнице какой-нибудь шум? крик?

Женщина замотала головой.

— Ничего не слыхала, честное слово! Я телевизор смотрела!

«Честное слово» лишнее — заметил себе Знаменский.

— Кто еще есть с нижнего этажа? Вы что-нибудь слышали?

Двое-трое отозвавшихся заверили, что нет. Вероятно, так оно и было: без ссоры, без драки. Удар в спину исподтишка. Чуть-чуть только не точный, не окончательный.

Сзади заполыхало: Зина фотографировала со вспышкой общий вид места происшествия. Со двора появилась молодая пара и замерла в изумлении.

— Обойдите сторонкой, — сказал старшина.

Сделав крюк, те приблизились к лестнице. Парень продолжал обнимать спутницу за плечи, но жест из развязного стал охранительным.

— Будьте добры, ваши фамилии и номер квартиры, — сказал Знаменский.

— Завьяловы… Квартира шесть. А… что тут такое?

— Тут скверная история. Давно из дому?

— Примерно час назад.

— В подъезде никого не было, когда уходили? Ничего необычного?

— Н-нет… — парень косился на истекающий кровью меловой силуэт.

— Во дворе кого-нибудь встретили?

Девушка дернула подбородком куда-то вверх:

— Мария Семеновна с собачкой гуляла.

— Есть тут Мария Семеновна?

Через перила свесились седые распущенные кудри.

— Не припомните, когда вы вернулись с прогулки?

Мария Семеновна помнила: ровно в десять, у нее режим.

Возвратился Томин, проводив потерпевшего до палаты с надписью «Реанимация». Передал Зине обернутый салфеткой продолговатый предмет, в котором наэлектризованная толпа угадала нож.

Нож прошел мимо сердца, но при падении человек сильно ударился виском. Травма черепа может дать любые последствия. Пока везли, на миг очнулся, на вопрос: «Кто вас?» — прохрипел: «Не видел». В карманах нашлось шесть рублей мелочью, использованный билет на сегодняшний футбол и паспорт.

«Серов», — прочел Знаменский и задержался на карточке. В стрижке, в складке губ угадывалась приблатненность. Но лицо вызывало симпатию. Судя по прописке, он жил неподалеку.

— Саш, к родственникам, ладно?

Томин понимающе кивнул и скрылся. Кроме печальной вести надо сообщить о неведении Серова, пусть слух расползется, преступник будет поспокойней.

Покончив со своими обязанностями, Кибрит принялась переписывать для Пал Палыча фамилии присутствующих. А он пустил паспорт по рукам в надежде, что кто-нибудь все же знал потерпевшего.

У молодой пары паспорт застрял — о чем-то зашептались.

— Ну? — поторопил Знаменский.

— По-моему, с соседнего двора, — нерешительно сказал парень.

— Верно. Что еще?

— Мы тем двором на автобус ходим… Там стол и, как ни идешь, доминошники стучат.

— И Серов играл?

— По-моему, да… А из наших там Володька бывал.

Дюжий Володька, щелкая шлепанцами по голым пяткам, протолкался вниз со второго пролета.

— Ты чего метешь? чего метешь?

— Не шуми, Володька, я тоже видел! — обрадованно встрял рыжеватый мужичок.

Володька посмотрел на фотографию, брови нахмурились.

— Ну… допустим, встречались, — и, повышая тон: — Ну и что? Я один, что ли? Игнат с Афоней чаще моего там торчали!

— Никишины? Правильно, и Никишиных видел! — подтвердил рыжеватый.

— Все-то ты, дядя, видел, — с неприязнью процедил Володька. (Явственно недоговаривая: «Держал бы при себе».)