А если я сяду в лужу? То есть я запросто сяду в лужу!

Кушетка, обтянутая клеенкой, белые стены, белый же стол. Три массивных кресла и пальма в кадке.

Курносый врач немногим старше Томина вернул ему удостоверение МУРа.

— Меня интересует пациент, который был доставлен к вам 12 декабря с вокзала.

— Пациент невменяем. Что бы он ни натворил, пока он только больной.

— Расскажите, как он тут появился, как себя ведет — все по порядку. Я очень любопытен.

— Это свидетельствует о слабости тормозных процессов.

— Прискорбно слышать.

— Больного привезли в мое дежурство. Полная и, видимо, внезапная потеря памяти. Вначале он был дезориентирован — не понимал, где находится, кто перед ним. С большим трудом мы купировали приступ. Теперь пациент разбирается в обстановке и в общих чертах осознает свое положение. Что касается прошлого — абсолютный провал. Не удалось вернуть ему даже профессиональные навыки.

— Мне надо его увидеть.

— Палата сейчас на прогулке.

— Нет, не издали. Вот так, — Томин решительно отмерил рукой расстояние. — Более того, я должен его осмотреть. Еще более того — я должен с ним поговорить.

— Исключено! Никаких допросов!

— Доктор, мне позарез!

Тот непреклонен.

— Идея: допроса не будет! Представьте меня как врача. Светило психиатрии проездом из Москвы в Париж, а?

Томин упарился, пока переупрямил его и получил халат. Врач появился в сопровождении невзрачного мужичка, тонкого в кости, с оттопыренными ушами. Он был бы комичен, если б не потерянные, тоскливые собачьи глаза.

Кого только Томин не перешерстил, рыская по стране за Федотовым. Его не оказалось среди погибших, подобранных «скорой помощью», задержанных милицией. По условию можно бы поставить точку. Но на беду Томина занесло в Курск и, чая дополнительных подробностей, он навестил Варвару Дмитриевну. Каким-то образом пережитое в Москве разочарование не погубило в ней надежду. Напротив — она горела и светилась, как свечечка, и все твердила: «Вот Петя сыщется». Ну и двинул Томин кружить по городам и весям, ругая себя за впечатлительность.

Вдруг да этот?

— Мой коллега, — сказал врач. — Большой специалист м-м… в своей области.

— Как мы себя чувствуем? — осведомился коллега, копируя врачебную ласковость.

— Ничего…

— Головные боли не беспокоят? Спим спокойно?

— Как когда.

— Понятно. Пожалуйста, закройте глаза, протяните руки, пальцы раздвиньте. Так. Закатайте рукава рубашки.

Родимое пятно у локтя!

— Отлично. Улыбнитесь, не разжимая зубов. Шире, пожалуйста. Превосходно.

Эврика!! Ну, Паша, с тебя причитается!

— Еще раз, как вы спите? Просыпаетесь по ночам? Отчего?

— Чего-то вдруг вздрогнешь, сердце заколотится…

— Видите сны?

— Бывает.

— Расскажите, это очень важно.

— Больницу вижу, врачей. А то какие-то поля, дороги. Будто я маленький и босиком иду.

— С вами кто-нибудь рядом? Может быть, мать?

— Не-е…

— Тогда откуда ощущение, что вы ребенок?

— А… Ну… — он беспомощно пожевал губами и нашел нужное слово: — Земля близко!

Верно, это детство. Как бы нащупать еще что-то в памяти человека?

— Вы смотрите здесь телевизор? Читаете?

— Телевизор. Нам разрешают.

— Что-нибудь казалось вам порой знакомым, как-нибудь волновало?

— Ну… что… «Волга-Волга» — смешное кино…

Томин положил ему на ладонь фотографию Лепко. Пустой номер, ни малейшей реакции. Да, он начисто позабыл все, что было до больницы.

Томин разочарованно покосился на врача. Тот взял пациента за локоть и передал кому-то за дверью.

— Итак?

— Федотов Петр Сергеевич, 1923 года рождения.

Врач записал.

— Есть у него родные?

— Мать. — Томин снял халат. — Я вам очень признателен, доктор. Во мне погиб психиатр, нет?

— Кем был Федотов?

— Хорошо, вам не удалось вернуть ему профессиональные навыки. Он бы что-нибудь спер и задал деру.

— Вот как?.. Для меня он пациент. Мать может взять его?

— Она слепая беспомощная старушка.

— Вы понимаете, если вернуть его… Где он вырос?

— Маленький поселок, почти деревня.

— Дороги, поля… Если вернуть его туда, где он ходил босиком… детские впечатления крепче всего. Такая встряска могла бы сказаться благотворно. Вы понимаете?

— Да. А как он выглядел 12 февраля, что при нем было?

— Есть подробный акт осмотра его и вещей при приеме, — отперев стол, порылся, протянул Томину акт.

Несколько дней Знаменский не лез к Кибрит. Знал, что материалы экспертиз уже у нее, но крепился. И вот:

— Пал Палыч, жду.

Прямо с порога он как в омут нырнул:

— Вышло или не вышло?

— Видишь ли… напрашиваются некоторые предположения… Может, меня куда-то снесло…

— В неожиданную сторону?

— Да, очень, — она запнулась. — Мне было бы легче сформулировать, если бы… Что ты сам думаешь? Чего ждал?

— Эксперт не должен быть связан бредовыми гипотезами следователя, — отговорка машинальная, заготовленная.

Они глядели друг на друга, и ни тот ни другой не решался высказаться.

Ворвался сияющий Томин.

— Привет честной компании! Кто угадает, откуда я прибыл?

— От запертой двери моего кабинета.

— Ценю проницательность. А откуда я прибыл к двери твоего кабинета?

— Не устраивай «угадайку», — Знаменскому не терпелось вернуться к разговору.

— Зинуля, чего он такой нервный? Тихая работа, спокойные клиенты.

— Ладно, Шурик, давай серьезно, — не приняла шутки и она.

Томин уселся по обыкновению на стол, отодвинув ее пузырьки.

— Произведенными розыскными мероприятиями мною было установлено, что означенный Федотов П. С. …Короче, в Калининской областной психушке обнаруживаю занятного субъекта. Бывает, что не все дома, а тут следующая стадия — все ушли. Внезапная потеря памяти. Я пришел, увидел, опознал! Можете почитать медицинское заключение и акт, составленный в приемном покрое.

Они поочередно вчитывались в акт и заключение. Одна фраза остановила внимание Знаменского. Он передал акт Зине и следил, как она. Да, застряла на той же фразе! Переглянулись.

— Что вас удивляет? — спросил Томин. — Пальто ношеное. Состояние тела антисанитарное. Пульс учащенный.

Знаменский процитировал:

— «На бедре имеется размером с двухкопеечную монету покраснение с вероятным следом прокола в центре».

— Спрашивал я. Непонятно, что такое. Признаков наркомании нету.

Кибрит огласила из другого листа:

— «Причины заболевания могут носить истерический характер. Не исключен также острый токсикоз». Но яда они не обнаружили… — она обращалась только к Знаменскому, и между ними возник тот напряженный диалог, в котором интонации и подтекст важнее слов.

— Слишком сложный путь? — спросил он.

— Слишком сложный.

— Если считать его бродягой. Сдуру.

— Ты не считаешь?

— Разумеется. А ему этого очень хочется!

— Значит, любое бредовое предположение?..

— Угу.

Теперь практически было сказано все, теперь они друг друга поняли.

— Что в экспертизах?

— Странный состав пломбы… Характерные особенности в сочетании некоторых букв… Понимаешь?

— Эй, друзья, что с вами? — окликнул Томин.

— Гениально! Я в тебя всегда верил, но это…

Кибрит счастливо улыбнулась:

— И печень, как у младенца!

Они его и не слышат! Будто объясняются в любви!

— Знаете, где так разговаривают? Там, откуда я приехал. Сидят на лавочке, а рукавчики назад завязаны. Паша, быстро! Месяц, имя, фамилия?

— Старший следователь, майор милиции Знаменский Пал Палыч. Она — Кибрит Зинаида Яновна. Свет очей моих. Усек?

— Ни бум-бум.

— Зиночка, покажи экспертизы!

Славный это был денек. Да что там славный — триумфальный день! Каждую его малость хотелось сохранить и сберечь.

В Бутырку ехали втроем, на равных. А в следственном кабинете, куда принесли дополнительные стулья, их полку прибыло: четвертым стал мужчина с военной выправкой, поместившийся чуть в стороне.