— Рад слышать… Хотелось бы верить, что вы неплохой человек. — Попробуем сыграть на этой струне.

— Конечно! Я хороший человек!

— И привязаны к жене, хотя и наводили справки о разводе.

— Когда все так складывается, поневоле начинаешь думать… Но это же не потому, что я равнодушен к Ирине.

— Тогда, может быть, для нее не все потеряно. Слушайте. И ей, и вам предстоит еще много перенести. Будут очень трудные годы. Дайте Ирине Сергеевне надежду. От вас зависит, каким человеком она выйдет на волю. Бездомным, обозленным. Или готовым начать новую жизнь.

— Боже мой, как это тяжело!.. Вряд ли я смогу…

Я понял. Ты вряд ли сможешь. Уже решил, что не будешь. Осталось последнее средство. Расчет на трусость.

— Вы полагаете, Маслов, достаточно во всеуслышание отказаться от жены и можно уйти в сторонку? В чистеньком дедероновом костюмчике? Обязан разочаровать. С вашей работы пришло письмо. Коллектив просит сообщить, как следствие оценивает вашу роль во всей этой истории.

Тон следователя сулил недоброе, Маслову сделалось душно, он расстегнул пиджак.

— Пока я не ответил. Вы нисколько не удерживали жену на честном пути, но вы можете помочь ей на него вернуться. Моя оценка будет зависеть от этого. Я достаточно ясно выразился?

Жестокий удар. Впервые Знаменский наблюдал на красивом лице отражение напряженной мысли. Безусловно, Маслов понял. Как никогда, в нем сейчас свирепствовал эгоизм: восставал против жертв, которые предстояло принести, и он же убеждал, что лишь ценой жертв удастся сохранить свою научную шкуру. Кажется, начал зябнуть — застегнулся, да не на ту пуговицу. Для столь опрятного котика — равносильно раздиранию рубахи.

Знаменский встал.

— А сейчас постарайтесь найти Ирину Сергеевну. Раньше, чем найдем мы. До свидания.

Маслов уходил на полусогнутых, не замечая, что одна пола ниже другой.

— А портсигар, между прочим, принесите, — сказал Знаменский в спину.

Маслов возвратился и положил портсигар на стол.

Золотой, гравированный, с изумрудами. Хорош. И весьма тяжел. Внутри «Мальборо». Скажите, какое сходство вкусов!

Но я-то, я каков! На кого понадеялся! Неспроста в проходной тюрьмы защемило сердце. Надо было рассказать ему о статье, которая грозит жене, проследить его реакцию. Я по-глупому поддался на ее слезные просьбы — и где она теперь? Паспорт дома, хлопнется на улице с сердцем, свезут в больницу. А если инфаркт? А если того хуже? Ну как я мог?..

Три дня от Томина не было ни слуху ни духу. Маслов отчитывался о проведенных мероприятиях (безрезультатных). Саша только раз позвонил спросить, получил ли уже Знаменский нагоняй от Скопина. Получил и еще получит.

— Поделом, Паша, — и разъединился.

На четвертый день Томин встретил ее в парке. Нельзя сказать, что смолокуровские фотографии соответствовали нынешнему оригиналу. Вид у женщины был загнанный, круги под глазами, ступала она на тонких каблуках торопливо, но неуверенно, можно подумать, хлебнула лишнего. Томин хищно обрадовался.

— Простите, вас зовут Ирина Сергеевна? — этакий охотник за одинокими дамами.

Масок в запасе много. Некоторые по необходимости он носил долго, иные менял с калейдоскопической скоростью.

— Общие знакомые уверяли, что фамилия ваша — Маслова.

— У нас нет общих знакомых. Пустите, я спешу!

— У нас есть общие знакомые. Например, Кудряшов.

Это Томин попутно проверял разные версии. Могла проявить интерес, могла испугаться. Маслова восприняла равнодушно.

— Да оставьте вы меня в покое!

— Куда бы ни спешили, должен проводить. Дело в том, что у нас еще один общий знакомый — некто Пал Палыч Знаменский.

— Ах, вот вы откуда…

Пришпилилась к песочку аллеи.

— Заглянем пока в беседку. А то дети могут вас увидеть, они направлялись сюда.

Вошли, сели.

— Вот мы с вами и встретились, — Томин был доволен. — Земля, знаете, до того круглая, негде спрятаться.

— Кто вы такой?

Томин показал удостоверение. Она обессиленно прислонилась к дощатой стенке, спросила бесцветным голосом:

— И что теперь?

— Немножко посидим. У Пал Палыча из-за вас неприятности.

— А у меня радости? Мне своих бед хватает! — с аллеи донеслись детские голоса, она встрепенулась.

— Ваши?

— Да вам-то что?

— Ну зачем ребятам видеть, как их мамочку уводит чужой сердитый дядя?

— Вы меня… заберете?

— Практически уже забрал.

— Ну и пожалуйста! Сажайте! Гори все ярким пламенем!

— Сами виноваты. Подразумевалось, что вы будете жить дома, а не неизвестно где.

— Не могу я дома!

— Но две копейки вы могли потратить? Могли набрать телефон и сообщить, где находитесь?

— Могла — не могла, какая теперь разница? На поверку моя свобода двух копеек не стоила, лучше бы я ее не получала вовсе!

В гурьбе детей Томин не разобрал, которые — дочери Масловой. Сказал наугад:

— Славные девочки.

Они все были славные. Детей Томин любил. Своих не нажил, но с младшими в семье всегда возился и с родными, и с двоюродными.

Маслова всхлипнула.

— Сколько им будет, когда я выйду?.. Вырастут без меня, станут чужие, стыдиться будут…

Слезы ни к чему. Много их перевидано и мужских, и женских тем более. Но ни к чему.

— Разрешите поинтересоваться, какие у вас были планы на будущее?

Дети скрылись за поворотом, доносился отдаленный смех.

— Может, пришла бы обратно в тюрьму проситься… А скорее, села бы в самолет и к морю. Последний раз на солнышке погреться. А там заплыть подальше и…

— Обидно за Пал Палыча, который с вами нянчился, хлопотал и даже сейчас защищает. Верит, что вы сами явитесь на Петровку.

— Я бы явилась. Да что теперь, когда вы…

— Да-а, как говорил один мой клиент: хорошая мысля приходит опосля.

Дилемма. Кроме того, что помочь Паше, хотелось еще сорвать аплодисменты. Ведь очень нелегко оказалось найти Маслову, в неожиданном уголке она затаилась. Сюда в аллею привела его удача, счастливый случай. С другой стороны, Паше плюс, если она сдастся добровольно, так сказать, оправдает доверие.

— Ладно, — решился Томин, — пожертвую лаврами! Пойдете по собственной воле. Только тогда так: мы с вами не знакомы, не встречались и не разговаривали. Ясно?

Она кивнула со слабой улыбкой.

Дежурному в проходной он шепнул, чтобы эту женщину не выпускали (мало ли что взбредет в шальную голову), и направился к себе. На лестнице столкнулся со Смолокуровым.

— Чем порадуешь? — осведомился тот.

— Пока, Мишенька, ничем.

Смолокуров оттянул один, потом второй карман Томина:

— Пусто. Где же обещанная Маслова?

— Подружка говорит, на юг собиралась, на солнце погреться, — озабоченно поведал Томин.

У Знаменского с утра была чехарда: официанты, повара, метрдотели, мойщицы посуды.

В огромной «Ангаре» не водилось завсегдатаев. Словно мутная волна выносила в нее посетителей на вечер — истерически-веселых и мрачно пьющих, расфранченных и помятых, заказывающих оркестру «Шаланды полные кефали» или вдруг полонез Огинского, иногда посылавших на кухню тридцатку, чтобы сварганили что-нибудь покачественнее. Откатывалась волна, набегала другая. Солидная публика «Ангару» не жаловала, попадала сюда ошибкой.

Об этом ресторанщики рассказывали охотно, рисовалась пестрая «Москва кабацкая». Кудряшова же еще пытались обелить. Лишь один из допрашиваемых — бармен Валера — не скупился на поношения по адресу хозяина.

Место свое Валера купил по дешевке, за пятьсот рублей. Месяца два домогался он от Кудряшова точного ответа, сколько должен в месяц отстегивать. А тем временем в углу за столиком, прикрытым мраморной колонной, кормились и поились районные вожди с друзьями — даром, разумеется. И бутылки шли им из Валериного «подотчета». Чтобы их скомпенсировать, прочим посетителям не долей, разбавь, замени дешевеньким.

О контрольной закупке всегда бармена предупреждали заранее. А тут не предупредили — и готова статья за нарушение правил торговли. Пошел парень отбывать положенное. Вышел — жена с ним развелась, любимую собаку продала и не говорит кому. Устроился на черную работу. Полон горького пессимизма.