«От человека много сору…» От человека много сору и мало толку, и я опять затею ссору, пусть втихомолку, и я опять затею свару с самим собою, с усердно поддающей жару своей судьбою. По улице пройду и стану жестикулировать, судьбу свою я не устану то регулировать, то восхвалять, то обзывать, и даже с маху с себя ее поспешно рвать, словно рубаху. СТОЛБ В ОКНЕ Бетонный столб поставили в окне. Торчит он между мной и небесами. А что от них осталось мне, об этом умозаключайте сами. Перечеркнул пространства синеву. В окно глядит, не скажет «здравствуй». Отныне в переулке я живу, а прежде в звездном обитал пространстве. Когда в окошке дерево росло и зеленело или облетало, оно напомнить не могло число, цифирь, штампованную из металла. Фонарь не прибавляет свету мне: я обходился звездами с луною. Бетонный столб поставили в окне. Меж вечностью поставили и мною. «Увидев в зеркале зеркало…» Увидев в зеркале зеркало, я, конечно, понял, что превратился в зеркало. Овладение искусством отражения и отражение до обалдения постепенно привели к тому, что я превратился в зеркало или же уподобился ему. Была другая возможность, что я стал не зеркалом, а пустотою, но все же я хоть что-нибудь стою. Сейчас еще разок проверю я, спрошу у соседа, исполнен доверия, отражен во мне он или совершенно не отражен. «Историческую необходимость…» Историческую необходимость на полкорпуса я обогнал, а она за мною гонится и кричит: «Остановись!» Знаю, что, едва остановишься, не отпустит вперед никогда. Потому, соблюдая дистанцию, не оглядываюсь, а бегу. Что по ходу бега думается? Вот что мыслится на бегу: так ли ты необходима? может, можно и без тебя? Нет, не сдамся, не поддамся и не дамся в руки тебе. Может, я не из той истории, где необходима ты. «Что бояться?..»
Что бояться? Не перебояться всех, кто хочет грозить и пугать. Лучше слогом шута и паяца их отчаянно изругать. Лучше криво гримасы строить пусть избитому до крови, чем уж льстиво массы трогать изъявлениями любви. Самовар, говорят, боялся и старался кипеть в стороне и в конце концов распаялся, и притом на малом огне. Сбитый с ног и вставший на ноги, сбитый с толку и понявший все, битый, тертый, я заново, наново ощущаю и то и се. Потому что у праха нету страха. РОЖОН В охотоведенье — есть такой музей, не хуже других, — я гладил собственной рукой рожон. Без никаких. На пулеметы немецкие — пер. На волю Господню — пер. Как вспомнишь занесенный топор — шибает в пот — до сих пор! Но только вспоминать начну Отечественную войну и что-нибудь еще вспомяну — все сводится к рожну. Быть может, я молод очень был и не утратил пыл, быть может, очень сильно любил и только потом — забыл. Хочу последние силы собрать и снова выйти на рать и против рожна еще раз — прать и только потом — умирать. «Никто не доказал, что впереди…» Никто не доказал, что впереди прекраснее, чем позади, и что прогресс разумнее регресса. Срез века первого до Рождества Христова прогрессивнее едва второго, после Рождества Христова, века среза. Но химия какая-то в крови, механика какая-то в поступках работают в погонщиках, в пастушках и понукают нас: «Плыви вперед, только вперед, всегда вперед, тебе прогресс показан, регресс тебе же противопоказан!» И понуканье за душу берет. Подстегивает той пастушки кнут. Как ты ни ломан, бит и гнут, плывешь! Против течения плывешь, и завтрашним, грядущим днем живешь, и вспять не возвращаешься обратно. А почему — не ясно. Непонятно. |
