Борис Абрамович Слуцкий Собрание сочинений том третий. Стихотворения 1972–1977 ПРОДЛЕННЫЙ ПОЛДЕНЬ ** 1975 РЕКОНСТРУКЦИЯ МОСКВЫ Девятнадцатый век разрушают. Шум, и гром, и асфальтная дрожь. Восемнадцатый — не разрешают. Девятнадцатый — рушь, как хошь. Било бьет кирпичные стены, с ног сшибает, встать не дает. Не узнать привычной системы. Било бьет. Дом, где Лермонтову рождаться хорошо было, — не подошел. Эти стены должны раздаться, чтоб сквозь них троллейбус прошел. Мрамор черный и камень белый, зал двусветных вечерний свет, — что захочешь, то с ним и делай, потому — девятнадцатый век. Било жалит дома, как шершень, жжет и не оставляет вех. Век текущий бьет век прошедший. На подходе — грядущий век. ФРЕСКА «ЗЛОБА ДНЯ» (Фрагменты) Старики обижаются, что старость хуже, чем это кажется в молодости. Старухи не обижаются, а ходят за стариками, как толковые секундные стрелки за непроворными часовыми. Впрочем, это — из фрески «Вечность». Кандидат наук добился приема у председателя райисполкома и просит отдельную, трехкомнатную, с окнами на двор, квартиру. — Я сделал открытие! Не верите — звоните хоть директору института!.. — Председатель райисполкома не верит, но звонить никому не будет: он самолично сделал открытие, что кандидат наук — дубина. Небо не изменилось с шестнадцатого века, когда, согласно летописи, оно было голубое. Солнце заходит в том же самом месте, где заходило в шестнадцатом веке. Впрочем, это — из фрески «Вечность». Закат багровит, кровавит пьяных. Впрочем, трезвых он также багровит. Три десятиклассницы — народные дружинницы с белыми бантами в русых косичках и красными повязками на белых блузах — бродят по улице в часы получки. На этой улице одна читальня, одна забегаловка и два ресторана. То-то девчонки наслушаются фольклору! Солнце зашло, и бледные звезды вышли на бледное небо. Впрочем, это — из фрески «Вечность». Три телевизионные программы слышатся из трех соседних окон. Фестиваль студенческих песен заглушает рассуждения престарелого музыковеда о вреде студенческих песен, а истошный крик футбола заглушает и музыку и слово. Созвездие за созвездием ходят по небу, как положено. Впрочем, это — из фрески «Вечность». В подъезде большая студентка громко целует маленького студента и говорит: «Ты некрасивый, но самый умный на целом свете!» Это тоже из фрески «Вечность». Маленькие девочки с большою силой выплескивают маленький пруд на берег, выкликая: «Братцы, тонем!» — Это тоже из фрески «Вечность». Слегка замазанная известкой, эта фреска проступает, даже выпирает из фрески, именуемой: «Злоба дня». ЗАЛ ОЖИДАНЬЯ
Это — зал ожиданья. Скамейки узки, тверды. Хочешь — ляг. Хочешь — сядь. Полежи, посиди снова. Ожидай что положено: удачи, беды. Потому что тебе не положено зала иного. Это — зал ожиданья. Счастья, страданья, здесь навалом, насыпом, слоями, рядами. Влево, вправо — немедленно ступишь в рыданья, потому что достаточно здесь нарыдали. Впрочем, выбора, этой единственно подлинной человеческой роскоши, — выбора нет. В освещенной неярко и плохо натопленной, все же в нашей судьбе есть тепло, есть и свет. То калачиком сжавшись, то вытянув ноги, потому что скамейка тверда, узка, ожидаешь с железной, железной дороги золотого, серебряного звонка. ЖУРАВЛИ Летят над нами журавли, и мы стоим под журавлями, как будто бы пришли под знамя, большое знамя всей земли. Они летят, словно душа летит чужой душе навстречу. Торжественна и хороша жесть журавлиного наречья. Связует этот перелет ничем не связанные страны. Не потому ли жесть поет или рычит так дико, странно. О чем курлычут, что кричат, куда кочуют, где ночуют? С Выг-озера к озеру Чад летят и что-то чуют, чуют. Сегодня осень осенив, весну они увидят завтра. Без раздраженья и азарта над редкой желтизною жнив летят, летят, летят, летят. Куда хотят, туда летят. |
