Переводы Из Роберта Стивенсона 40. Songs of travel. XXII. Я вверх и вниз ходил на жизненном пути; Я отдал дань всему: сомнению и вере. Я обо всем мечтал, всему сказал прости. – Я жил, и я любил, и я захлопнул двери… Из А. Деренье 41-42. Из книги «Le miroir des heures» 1 Какой романский принц иль сумрачный прелат, Наскучив сплетнями двора или конклава, Вокруг дворцов своих громады величавой Искусною рукой раскинул этот сад? О чем мечтал он здесь сто лет тому назад? О призраке любви, о блеске прежней славы? Воспоминаньями борьбы или забавы Туманился порой его потухший взгляд? Кто знает? Но в тени покинутого сада, В аллеях, где царит безмолвье и прохлада, Осталась чья-то грусть и чей-то вздох немой. И летним вечером так нежно и печально Сливаются в аккорд мелодии одной Фонтанов тихий плеск и листьев шелест дальний. 2 Сегодня ветер с моря; он порой. Как торопящийся прохожий, вас толкает. Лагуна мечется и в берег ударяет Тяжелой, темною и гневною волной. На узкой площади и звон, и свист, и вой; Пустой сарай к дворцу пугливо припадает; Борей рассерженный сегодня сна не знает И в море паруса склоняет пред собой. Когда-то, если вихрь вздымал седые гребни, Твой лев, Венеция, рассерженный и гневный, Над этой бездной вод стоял, смотря вперед. Но что ему теперь их ласка иль смятенье! — Венеция не ждет, как прежде, возвращенья Пурпуровых галер по влаге пенных вод! 43-47. Из книги «Les jeux rustiques ет divins» 1. Намек о Нарциссе Фонтан! – к тебе пришел ребенок и в томленьи Он умер, своему поверив отраженью. Когда губами он твоих коснулся вод. В вечернем сумраке вдали свирель поет… Там где-то девушка, одна, срывала розы И вдруг заплакала… идти устал прохожий… Темнеет… крылья птиц махают тяжелей; В покинутом саду плоды с густых ветвей Неслышно падают… и я в воде бездонной Себе явился вдруг так странно отраженный… Не потому ль, фонтан, что в этот самый час, Быть может, навсегда в тебе самом угас, Дерзнув до губ своих дотронуться губами, Волшебный юноша, любимый зеркалами? 2. Cautus incautae
Подруга, берегись фессалиянки той, Что с флейтой звонкою вечернею порой Склоняется одна над сонными струями. Ты золото вплела небрежными руками В узор моих часов; но прежде, чем любить Тебя, я должен был так долго проходить Лесами темными и страшными, не зная, Что встречу, яркая и нежная, тебя я! Я, мнивший, что навек всех роз узор поблек. Я слушал голос тот, что быть твоим не мог! Подруга, берегись волшебницы чудесной! Ей злые колдовства и таинства известны; И я видал в лесу, однажды, как она Плясала, с флейтою в зубах, обнажена; И как она в хлеву, где козы спят устало, Доила молоко тайком и украшала Крапивой терпкой черного козла, Который и тогда, когда она ушла, — Вдыхал ее еще неуловимо, словно Любовь моя, ее вдыхавшая греховно. 3. Фонтан с кипарисами Фонтан рыдал весь день в лесу моей мечты. О, знал ли я, душа, что будешь плакать ты? Но вот вернулся я, и скоро вечер. Розы Не обвивают кипарисов, что как слезы Ночные отражаются в воде. Та нимфа, что ловила в темноте Оленя стройного с рогами золотыми, — От фавна скрылась здесь под ветками густыми; И раненый олень пришел испить к воде, В которой я порой кажусь себе Чужим, и я в твоих свои рыданья слышу, Фонтан! и этот лес, где ветер лист колышет, Был жизнью, где я дал охотиться мечтам, По трижды окровавленным шипам, За нимфой гнавшейся за сказочным оленем… И ты, фонтан, сквозь плач смеялся нашим пеням, Меж кипарисов, на которых нет Тех роз, что посвятить могли бы свой букет Воде, где кровь свою таинственно смешали И Нимфа, и Олень, и Пилигрим печали… 4. Неумелые подарки Ни яркие цветы, ни тихий зов свирели. Которой говорить мои уста умели. Ни пряники медовые в тени Корзины круглой, ни голубка, ни Заманчивый венок, что для нее плету я, — Не привлекли ко мне фавнессу молодую, Что пляшет на опушке, при луне. Она обнажена. В волос ее волне Оттенок рыжеватый. И мне ясно, Что сладость пряников ей кажется опасна, И мщенье диких пчел за мед – ее страшит; А в памяти ее голубка воскресит Какой-то прежний час, во мраке бывший белым… И пенье флейты той, которая несмело Рассказывает ей желания мои — Напоминает ей о брошенной в пыли, Обветренной, отеческой и славной Сатира коже или шкуре фавна. 5 Мой конь, крылатый конь, в густой тени дремал. Движением хвоста порой он задевал Траву. И острием моей блестящей пики Его коснулся я, и конь поднялся дикий, И повернувшись на восток – заржал. И на него верхом вскочил я и сказал: Идем, уже заря, и час рассвета близок! Я знаю шум дорог и тишину тропинок, Где камни катятся иль стелется трава. Идем, нас ждут леса и моря синева, И тот фонтан, где пить мы будем в час заката, И сказочный дворец, где в стойлах из агата Хрустящий, золотой тебе готовят корм… – И мы отправились, Пегас! Но с этих пор, Горя в часы зари и к ночи потухая, Мы остановлены дверьми, что не сломают Удары мощные божественных копыт. Засовов и замков резных не сокрушит Удар моей руки и пики, и напрасно, От шеи до колен омытый пеной красной, Ты бьешься об утес преграды роковой, И от рассветных зорь до темноты ночной Вздымаешь в бешенстве мучительных усилий То мрак, то золото своих разбитых крылий! |
