175 Все сны, все помыслы свои К ней, словно руки, простирая, Ты ждешь прекраснейшей любви, Как ждут младенческого рая. А там давно потушен свет, И пальмы срублены, и лани Растерзаны, и больше нет, О, даже разочарований. 1954 176. Сонет о розовом кусте «Gloire de Dijon» «Madame Lelavasseur» «Helenę Valabreque» (из каталога роз) Усыпанный цветами, темно-алый. Сквозной беседкой изогнулся он. Не здесь ли Маргарите снился сон И Доротея Германа встречала? Он спутник готики, в нем неги мало, Его бы миру не вручил Дижон, А имена своих лукавых жен Ему бы Франция не завещала. Но в строгости цветенья своего Венчать героя или божество Ему зато приличествует боле. Последней славой осенять до гроба, Чтить чистоту девического лба И пленнику быть вестником в неволе. 177. Сонет о меде Засахаренным солнечным лучом Сияет мед на блюдечке стеклянном. Посланец неба! Гость благоуханный! Что хочешь ты поведать нам? О чем? Увы, мы никогда их не прочтем, Те знаки формулы твоей нежданной, Что в золотом ларце, от Бога данном, У ангелов хранится под ключом. Мы будем, волшебство не замечая. Тебе всего лишь радоваться, к чаю Меж булочкой и маслом получив. Ведь тайна тайн твоих неизреченна, И может быть, от нас сокрытый, жив На хрупком блюдце вздох самой вселенной. 1954 178 Итак: мы говорим стихами, На языке поэтов. Он, Конечно, выдуман не нами И миру только одолжен. Недаром он почти дымится, Почти звенит, почти летит, Недаром от него страница Тот след обугленный хранит. Когда приду я за ответом Туда, куда мы все придем, То там (не ангелы ли это?) Заговорят со мной на нем. Он будет весь уже крылатым, Уже без слов, но все пойму, Затем, что на земле когда-то Я так любил внимать ему. 1955 179. Эпитафия на смежных могилах Были: он садовником глухим. Я – поэтом, всем внимавшим зовам. И трудились каждый над своим: Он – над саженцем, а я – над словом. Мы ушли. Но на какой-то срок На земле неистребимо вешней Сохранимся: я – десятком строк, Он – посаженною им черешней. 1954 Прикосновенье
180 Мне не придется «там» писать стихов. Но вряд ли ремесло свое забуду. Мне верится, что даже и без слов Опять, как здесь, служить я слову буду. Не знаю, чем. Как это разгадать, Земного равновесья не наруша? Быть может, тем, что хочется назвать Ямбическим прикосновеньем к душам? Прикосновеньем стройным, как строка, Которое в душе строку разбудит… Ах нет, не знаю! Пусть со мной пока Мечта об этом, затаясь, побудет. 1957 181 Чем дольше я живу – тем ненасытней я, Тем с большей жадностью тянусь к усладе здешней. Пусть ждет меня нектар иного бытия — Я от разлуки с ней все безутешней. И радость мне моя последняя горька… Так в блекнущем саду, где астры холодеют, Озябшая пчела с последнего цветка Пьет скудный мед, сама уже скудея. К остывшим венчикам она ревнивей льнет, Неяркий солнца луч ее уже не тешит, А то, что в улье ждет богатство полных сот — Стяжательницы милой не утешит. 1957 182 Ну да – и рожь! Та расцветает тоже. Сама как будто тем удивлена. И так на все цветенья непохоже. Что ты не знаешь, что цветет она. Едва заметным лиловатым дымом Из края в край все поле обовьет. Она цветет, цветет почти незримо, Почти тайком, но все-таки цветет. О, не стыдись! Поговорим о чуде, О несказанном таинстве земли, Где все мы, все – поля, деревья, люди — Хотя бы раз, хоть тайно, но цвели. 1957 183. Царскосельская гимназия Есть зданья неказистые на вид, Украшенные теми, кто в них жили. Так было с этим. Вот оно стоит На перекрестке скудости и пыли. Какой-то тесный и неловкий вход. Да лестница взбегающая круто И коридоров скучный разворот… — Казенщина без всякого уюта. Но если приотворишь двери в класс — Ты юношу увидишь на уроке, Что на полях Краевича, таясь, О конквистадорах рифмует строки. А если ты заглянешь в кабинет. Где бродит смерть внимательным дозором, — Услышишь, как седеющий поэт С античным разговаривает хором. Обоих нет уже давно. Лежит Один в гробу, другой, без гроба, – в яме, И вместе с ними, смятые, в грязи, Страницы с их казненными стихами. А здание? Стоит еще оно, Иль, может быть, уже с землей сравнялось? Чтоб от всего, чем в юности, давно, Так сердце было до краев полно, И этой капли даже не осталось. 1957 |
