68. На побывке Вот с тобой мы снова на побывке На далекой родине-земле. Перед нами мутные опивки В неуклюжих кружках на столе. Где мы это? Верно на вокзале? Все спешат, повсюду грязь и пыль… Хорошо, что мы с собою взяли В дальний путь заветную бутыль! Приложись к напитку золотому И соседу предложи глоток. Он не хочет? Не привык к такому? Говорит, что он ему не впрок? Есть обратный поезд в 9.20, Это лучше, чем в 17.06. Будем понемногу собираться… Все равно не оставаться здесь! 1949 69. Царскосельский сон В пустынных парках Царского Села Бредет, стеня, осеннее ненастье… Мне страшно здесь! Здесь юность солгала, Растаяв первым и последним счастьем; Здесь призраки свиданья длят свои, Здесь мертвецы выходят из могилы, Здесь ночью гимназиста лицеист Целует в окровавленный затылок; И гимназистка, в узком ремешке Пенал и книги на бегу роняя, Спешит в изнеможеньи и тоске И двух, вперед ушедших, догоняет. И почему-то вдруг опять весна И белой ночи вещее молчанье… Но призраками бредит тишина. О них тоскуют дремлющие зданья. О если б кто проснулся наконец. Упал бы стул, заплакали бы дети! И горько кипарисовый ларец Благоухает в строгом кабинете. Лишь отрок, у окна встречая день (Ему не нынче было бы родиться!), Не спит, и царскосельская сирень К нему слетает песней на страницу. О, призраки! О, царскосельский сон, Пронизанный и радостью и мукой! Кто зрит его, того связует он Безмолвной и торжественной порукой! Не та же ли судьба повторена В трагическом содружестве поэтов? Не та же ль казнь? И нету в мире сна Страшнее и прекраснее, чем этот! 1947 70. Дом На краю поселка, у обрыва, Там, где сваливают всякий сор, Он стоит большой и некрасивый, И ничей не радует он взор. Все ступеньки у крыльца отбиты, Дверь забита наискось доской, Из ворот, что широко открыты, Веет тленью, гарью и тоской. Пятна стены испещрили густо. Трещины, как раны, глубоки, Окна смотрят мертвенно и пусто, Как слепой сквозь темные очки. Все мне кажется, что здесь убили, Что когда-то здесь на чердаке Девочку подушкой задушили, Труп вдоль стен проволокли к реке. Что отсюда словно на кладбище Отвозили девушек к венцу, Хлеба здесь не подавали нищим, Топором здесь сын грозил отцу. Это было здесь и это будет — Так уж, видно, повелося тут. И всего ужаснее, что люди В этом доме и сейчас живут! И торопишься скорее мимо, Словно он – звено в твоей судьбе, Словно нити ужаса незримо От него протянуты к тебе. И в полях, где золотится лето, В рощах, убегающих к реке, Молишься о доме неотпетом — О несчастном нашем двойнике. 1945 71
Ночь была такою тяжелою, Словно я ее нес века. Неподвижным, студеным оловом Наклонилась ко мне река. И усилья не надо было бы. Чтоб сомкнулась над головой. И никто б никогда не выловил Захлебнувшийся голос мой. И когда бы не ты орешником Обхватила меня за грудь. Было б все, как давно обещано, — Как и будет когда-нибудь. 1948 72 Как валежник сухие годы Под ногою хрустят мертво, Волчьей ягодою невзгоды Обвивают истлевший ствол. И сквозь голые сучья небо — Словно треснувшая слюда. Все чужое: краюха хлеба, Сеновал, скамья и вода. Дай мне руку! Как никогда ты Мне, учитель, нужен сейчас, В час бессмысленнейшей расплаты, В обнаженный, как череп, час. 1945 73. Двойник Я стою у своего же дома И я вижу, как в моем окне Свет горит и силуэт знакомый Иногда мелькает на стене. Это я брожу там на рассвете. Говорю с собою наяву Письма жгу и мертвого поэта На свиданье страшное зову. Темнота на улице безлунной. Лишь одно окно слепит и жжет. И на нем решеткою чугунной Стынет рамы черный переплет. Я давно уж сам себя покинул. Через свой порог перешагнул. Я давно уже из сердца вынул Ржавой жизни жесткую иглу. Но остался жить на этом свете Меж бессонниц, призраков и книг, За меня перед людьми в ответе, И чужой и близкий мне двойник. Он тоскует. Он напрасно множит Обреченные уже пути. Он ломает руки и не может Ни остаться в мире, не уйти. И не знает он, что близко где-то Я стою сейчас на мостовой, Богом и прощенный и согретый, Навсегда свободный и живой. Чем теперь могу ему помочь я? Забрести лишь разве на огонь. Да на лоб горячий злою ночью Положить прохладную ладонь? Но меня всегда невольно тянет. Как преступника в забитый дом. Подглядеть, когда ж он перестанет И бродить и плакать за окном. Может, он уж раздобыл в дорогу Непахучий белый порошок И, тая смертельную тревогу, Делает мучительный глоток? Подожду я, улицу померю, А когда затеплится рассвет, Постучусь я у знакомой двери И узнаю, жив я или нет? Если нет – не надо будет боле Ни следить, ни слушать, ни жалеть, И уйду я свежим ветром в поле — Золотой пшеницей шелестеть… 1947 |
