212 Встретились, как с многими встречались — В тусклый день и равнодушный час, И сперва еще не разобрались: Началась любовь, не началась? Но уже, как если бы в поруку, Ты тогда мне руку отдала, Милую, встревоженную руку. Ту, что никогда не солгала. Задержалась только на мгновенье, На почти неуловимый срок, Так что смысл того прикосновенья Разгадать я лишь сегодня смог. …Надо в мыслях чаще возвращаться К отгоревшим, отшумевшим дням, И в золе их мы найдем богатства, Что в огне не просияли нам. 1958 213 В талом небе такие мокрые. Акварельные облака. …Мог ли я сомневаться, мог ли я Не поверить, что ты близка, Если так хорошо и весело Ты умела ко мне прильнуть, Медный крестик с моей повесила На свою золотую грудь? …В мутном небе такие влажные, Акварельные облака. …Важно ли, что была ты, важно ли, Что слабела в моих руках, Если вот вспоминаю редко я И так нехотя о тебе, Если ты раскаленной меткою Не осталась в моей судьбе? …В бледном небе совсем туманные, Акварельные облака. Почему меж других – не страшно ли? — Эта путается строка? Или ею напоминается, Что все лучшее навсегда Разлетается, расплетается, Растворяется без следа. 1958 214 Нас было двое. Женщина была Веселой, молодой и рыжеватой. Умела лгать и изменять могла. Не быв притом ни разу виноватой. Теперь она… – но нет, мне легче с ней На «ты»! – теперь ты все уже забыла: Как целовала с каждым днем скучней, Как мучила меня и как убила. Нет, не сама, конечно! Кто теперь Сам убивает? Я отлично помню, Как ты на выстрел распахнула дверь И кинулась ко мне, и как легко мне Внезапно стало: я в твоих глазах Прочел все то, во что уже не верил — Недоумение, и боль, и страх, И чувство горькой все-таки потери. …О, если бы из тишины моей, Из моего прекрасного свершенья Вернуться снова в ужас этих дней, Изведать снова все твое презренье, Всю ложь прикосновенья твоего И как последнюю земную милость Спустить курок – все только для того, Чтоб ты опять вот так ко мне склонилась. 1956 215
Возможно, если бы украдкой Я снова побывал в былом, Я разглядел бы недостатки В далеком облике твоем: В разрезе глаз, и в цвете кожи. И в очертаниях груди — Во всем, на что, когда моложе, Мы, собственно, и не глядим, В своем великом нетерпеньи Влюбляясь, нужно или нет, Уже в одно прикосновенье Семнадцати девичьих лет, Когда неловкая Диана, Ступив на вешнюю траву, Для первой неумелой раны Стрелу вправляет в тетиву. 1958 216 Я думал до сих пор, что наша Давно развязанная связь Хотя была других не краше, Но все же в сердце сбереглась. И вот недавно, в день погожий Бродя по улице пустой, Как заблудившийся прохожий Я вышел к истине простой: Что все давным-давно забыто И окончательно мертво, Что сердце на могильных плитах Не написало ничего. Нет, не подумай, я не плачу, Я просто на ущербе дней Одною истиной богаче. Одною радостью бедней. 1958 217 Ну что же, вспомним зимний полдень, дом И на паркете отблеск розоватый, Неву в сияньи снежном за окном, А между рам – стаканчики и вату. И пармские фиалки у окна, Махровые, бледней обыкновенных. Как я любил их! Как была нежна Их лиловатая голубизна На фоне бледных зорь, закатов пленных И желтой мути петербургских зим! Как этот фон для них неповторим! Тот магазин, где все их покупали В те годы, назывался Fleurs de Nice. Я помню поручни, ступеньки вниз (Он почему-то был в полуподвале) И сквозь заиндевевших стекол блеск — Нежнейших красок приглушенный всплеск. Вот, как тогда, вхожу я в этот душный И влажный погреб… Почему здесь ты? Все так же весела и равнодушна, На грани красоты и пустоты. Где ты теперь, мой первый неприятель В смертельных схватках с призраком любви? Тогда я сердце на тебя истратил, Сегодня – ты чужая мне. В крови Твой образ и легчайшего волненья Не в силах вызвать. Даже те цветы, Что я дарил тебе, чье имя – тленье, Живее и желаннее, чем ты. Что ж, отвернись с усмешкой, как бывало, И отойди! Не заслоняй фиалок! 1957 |
