113 Темен путь среди земного мрака… Как могу понять себя, познать я?! Так сургуч не понимает знаков В нем навек оттиснутых печатью. Но разящее прикосновенье Ощутил он в трепете и дрожи И хранит прекрасное раненье — Оттиск духа на остывшей коже. И пускай еще никак сегодня Не прочесть мне своего названья, — Знаю я: на мне печать Господня! Мне довольно этого сознанья. 1950 114 Я вышел навстречу небу. Становится все свежей… Я там, где ни разу не был, — На крайней земной меже. Осталось лишь оторваться От этих последних скал. Боишься? Зачем бояться! Ведь ты это сам искал! Мучительное усилье — И стало легко опять. Ты чувствуешь? Это – крылья! Ты можешь уже летать! 1951 115 Высох ключ, струившийся в овраге. Полдень жжет. Но вот, взгляни сюда: В полом пне немного мутной влаги — Дождевая, прелая вода. Не расплескивай ее, играя Хворостинкой! Может быть, она, Скудная и жалкая такая, Все-таки кому-нибудь нужна! Может быть, придут ее напиться Завтра утром белка или еж… Или сам ты (может все случиться!) К ней с последней радостью прильнешь. 1950 116 В тот край дорога неисхожена И вьется тропкою глухой, И хохотом вспугнет прохожего Под вечер леший за ольхой. Но неприметными приметами. Кто ей доверился, ведом: Слетает лист (хотя не лето ли). Вздохнет без ветра лес кругом; Да выйдет из кустов медведица. Лизнет в ладонь – и снова прочь… И если все-таки не верится. То, значит, нечем и помочь. 1950 117 Пирог с грибами стынет на столе. Меня зовут. Бегу огромным садом. Вот этот полдень, в Царском ли Селе Иль в Павловске, он здесь, со мною рядом. Он был хорош не только тишиной, Не только беззаботностью и ленью, — Он был взыскательный учитель мой И научил высокому уменью: Уменью жить цезурою стиха, Как эти вот дворцы, аллеи, шлюзы, Как тот кувшин в бессмертных черепках, Откуда пили ласточки и музы. 1951 118
Уже сентябрь позолотил листы Над статуями в дремлющих аллеях. Не торопись! Пока не умер ты — Не облетят они и не истлеют. И отражаться лебеди в прудах Не перестанут, и дворец не рухнет И Пушкин будет жив, и на орлах Екатерины солнце не потухнет! Пока ты жив… А, может, и совсем Ее не будет, этой злой разлуки, И красота дана навеки всем, Кто хоть однажды протянул к ней руки! 1951 119 Мы с тобою ее запомнили, Эту медленную весну: Гиацинты на подоконнике, Восковую их белизну. А за ними весь в колких лужицах, Тихий дворик, московский, тот, Что, – прикажет весна, – закружится. Защебечет и зацветет. С Новодевичьего, с соседнего, Мерно пели колокола. И любовь наша тоже медленной, Вот как эта весна, была. Все прилаживалась, примеривалась, Подмерзала то там, то здесь, Чтобы, словно сперва не веря в нас, После вдвое щедрей расцвесть. …Вспоминаешь, и в сердце – лужицы. Гиацинты, колокола И та девушка, в косах, в кружевце, Что тобою тогда была. 1951 120. Молитва на ветру Снова яркий полдень мая, Снова лугом, до реки, Догоняя, обгоняя, Голубые мотыльки. Вешний храм лучист и светел, Словно смерти в мире нет. Но гляди: уж с яблонь ветер На траву сметает цвет. Он в ветвях снует и плещет, Торопя грядущий тлен, В полотне тугом трепещет У девических колен. И она, – как песня рядом Легконога и стройна, — Тоже ветреным усладам, Как на смерть обречена. И о ней мое моленье, На ветру, в полдневный час, В храме вешнего горенья, Истребляющего нас. Пощади, небесный пламень! Знойный ветер, не спеши! Не кидай на хладный камень Легкий цвет ее души! 1948 121 Мы жизнь прошли, как поле, рядом, По узкой и прямой меже, И вот белеет дом за садом И ужинать пора уже. Соломенную шляпку скинув, Прическу поправляешь ты, Я расставляю по камину Неприхотливые цветы. И это все. Ни клятв, ни бдений. Ни патетических сонат. Лишь голова в твои колени, Притихший дом и спящий сад. И тонкий серп над ближней рощей Нам говорит из полутьмы, Что нет прекраснее и проще Того, что пережили мы. 1947 |
