Пусть мечтал я проститься с тобой
В желтой рамке осеннего сада; —
Мы простились в гостиной, зимой;
И я понял, вернувшись домой,
Что не надо молиться, – не надо!..
Пусть я думал, что фразы разлук
С бесконечною мукой дружны; —
Мы расстались так просто, мой друг!..
И я понял с улыбкою вдруг,
Что не нужно бояться, – не нужно…
Пусть я думал, что долгую грусть
Моя жажда забыть успокоит; —
Но я помню еще наизусть! —
Этот сон… И я понял, – и пусть! —
Что не стоит бороться, – не стоит!..
Я медленно вошел в непроходимый лес.
Я путь обратный свой отметил ярким мелом.
Но, раньше чем найти волшебный мир чудес.
Вернулся в прежний сад и умираю в белом.
Зачем? Мне кажется, что я б еще сумел
И ярко проклинать, и горячо молиться;
А в час, когда порыв еще и юн и смел,
Так чудно хорошо, так нужно заблудиться!
И вот уже мне жаль, что я не обречен
Найти немой дворец, таинственно желанный,
Где спит красавица, чей одинокий сон
Навеки разбудить и радостно и странно.
И вот уже мне жаль, что синий мотылек
Меня не проводил до сказочного клада,
Что навсегда теперь остался мне далек
Дворец из леденца и плиток шоколада;
Что с Красной Шапочкой, которой я не знал,
Я старой бабушке не относил обеда,
Над волком не шутил и ночью не слыхал,
Как точатся ножи в избушке Людоеда!
У нас – полдюжины утят,
Которые все вместе весят
Не более, чем женский взгляд.
Иль чем листок вот этих песен.
Одеты в желто-белый пух.
С чернильной кляксой вместо взгляда.
Они с рассвета ловят мух
В пруде покинутого сада.
Их жизнь безумно хороша:
Нырять! Дышать теплом и светом!
Но правда – в каждом тельце этом
Есть грусть и, кажется, душа?
Я, Коломбина и собака —
Мы знаем каждого из них:
Вот этот жалкий, странно тих,
А тот – драчун и забияка.
Тот – болен (нервы… диабет…);
Он вечно платит дань страданьям
И удлиняет свой обед,
Лечась усиленным питаньем.
Хромая, он для ловли мух
По сонной влаге дали водной
Присноровил большой лопух
Для роли яхты быстроходной.
Пусть корма полон сад и двор: —
Моряк в душе, он ищет все же
Того, что на морской простор
Немного, может быть, похоже.
Больной, далекий от всего,
Он так необъяснимо жалок!
И Коломбина для него
Кладет в лопух букет фиалок.
Особняком среди других.
Четвертый с пятым вечно вместе.
И отношения у них
Почти как жениха к невесте.
Но, позабыв о всем другом.
Для дополнения картины.
Я расскажу вам о шестом.
Влюбленном в ножку Коломбины.
Философ с желтым хохолком.
Балетоман с душой поэта, —
Он мало думает о том,
Как непослушна ножка эта!
Он так наивен, он влюблен
Так просто, так безумно мило,
Что даже не мечтает он,
Чтоб и она его любила!
Он целый день у милых ног
Проводит, робкий и неловкий,
И трет о шелковый чулок
Свою мохнатую головку.
Грустя, он сторожит чулки,
Когда хозяйка ищет броду,
И кляксой полною тоски
Глядит в мелькающую воду.
Он утром пьет cafe-au-lait
В большой кровати, вместе с нами,
Он ночью спит в ее туфле
И душится ее духами.
И Коломбина так горда:
Она теперь почти что Леда!
Ведь сердцу женскому всегда
Приятна лишняя победа!
И только где-то под столом
Наш белый фокс ворчит сердито.
И грусть собачья о былом
В глазах полузакрытых скрыта.
Утенок! Милый! Ты украл
От нас немного Коломбины.
Но я… простил, а фокс не знал.
Что быть ревнивым нет причины!
Прелестный маленький царек.
Coti коварным опьяненный.
С душой таинственно-влюбленной
В гарем, чей евнух башмачок!..
Твои глаза любить сумели,
И я завидую тебе,
Твоей безоблачной судьбе,
Наивной, как тона пастели…
О, быть любимым, – только так…
Немного… – но безумно нежно!
Как ты, не знать, что каждый шаг
Ведет к тому, что неизбежно.
Не говорить красивых фраз,
Забыть, что существуют глазки, —
Чтоб мир кончался и для нас
Гораздо ближе… – до подвязки!
