— Палку свою возьми, — крикнул ему вслед дежурный.

Владик ничего не ответил и только прибавил шагу. Быстрее, еще быстрее!

Теперь он уже не шел, а бежал. Было жарко. Курточка взмокла от пота. Сердце билось неровно и так быстро, что не хватало дыхания. Но он бежал, не щадя себя, бежал без ясного направления, с единственной целью убежать как можно дальше от Головинской улицы. Наконец в самой глубине парка, там, где кончались дорожки и начинался лес, он навзничь бросился на густую некошеную траву. Прошло несколько минут, сердце снова стало биться ровно, дышать стало легче. Владик сел, опершись руками о землю, и огляделся.

Как же это он так позорно сбежал? Сбежал вместо того, чтобы вступиться за отца! Ничего не ответил на оскорбления, побоялся признать себя сыном «юрисконсула»… Отец смеялся, когда его так называли. Конечно, смешно, когда не могут правильно выговорить. Но сейчас и это коверканное слово звучало как оскорбление. Вроде подлеца…

Во всем теле он чувствовал усталость, мысли были разбиты, ни на один вопрос он не мог найти ответа.

Восемь лет назад родился Костя. Но как он тогда мог родиться? Непонятно, как мог родиться Костя, когда отец все время женат на маме? Что-то есть, что касается их всех — папы, мамы, Евгении Петровны, Кости и самого Владика, какая-то тайна, которую все знают, кроме него.

Конечно, отец в ссоре с Евгенией Петровной — это ясно. Но восемь лет! Бывало, что и с мамой отец ссорился, как-то раз они целую неделю не разговаривали. Но восемь лет!

И потом: при чем тут Костя? Если отец ссорился с мамой, на Владике ссора не отражалась. Отец не раз говорил, что это непедагогично. Почему же они, братья, никогда не виделись? Может быть, маленький Костя тоже бы фырчал, как ежик? А в прошлом году в Алуште Владик уже вполне бы мог научить Костю плавать! Ведь это был его брат, и Владик любил бы его! Он бы подарил ему плавки, а для зимы коньки, которые Владику давно уже малы. Он вспомнил, как Звонок говорила маме, что папу связывают с Костей только гены. Отвратительное слово, скользкое и ползучее, как змея. Только гены! Может быть, из-за этих скользких, ползучих генов Владик и не знал, что у него есть брат?

А как же Костя? Знал он или нет, что у него есть брат? Знал он или не знал, кто его отец? Что он отвечал на вопросы товарищей: «Где твой отец? Он умер? Нет? Погиб на фронте? Тоже нет? Провалился в тартарары?»

Костя тоже мог случайно услышать, что его отца называют подлецом. А если он услышал, то что бы он сделал? Бросился бы в драку, вступился за отца? Навряд ли. Зачем ему вступаться за отца, которою у него как бы и нет?

Домой, домой, вернуться домой, увидеть отца, услышать его голос, узнать правду.

Домой, домой! Ужасно хочется пить! Сколько времени он в лесу пролежал? Судя по солнцу, очень долго. Да и обратный путь совсем не маленький…

Когда Владик добрался до вокзала, было уже около пяти. Вот что значит не иметь своих часов! Он так заторопился, что забыл выпить воды, купил билет и побежал на платформу.

Народу было немного, да Владик и не стремился к одиночеству. Для чего ему теперь таиться? Если даже он и встретит кого-нибудь из знакомых — не беда. И в вагоне он не прятался по углам. Все равно он скоро увидит отца и сам ему обо всем расскажет. Один на один. Отец это признавал и даже любил. И шутливо говорил маме: «Не ревнуй, пожалуйста, у нас мужской разговор».

Но до разговора было еще очень далеко. Еще впереди был обед.

— Мы не садились, ждали юного Пржевальского, — сказал отец, обнимая Владика.

Но в это наигранное веселье Владик не поверил. Да и как они могли его ждать к обеду? Ведь если бы он был в походе, то вернулся бы поздно вечером.

— Мама, а почему у тебя глаза красные? — спросил Владик. — Ты плакала?

Отец поспешил вмешаться:

— Да это же редька! Наша редька, — прибавил он, напоминая Владику, что вкусы у них одинаковые.

— В Москве ты, наверное, только закусывал и ни разу не обедал, — сказала мама, жалко улыбаясь краешками припухших глаз.

Владику стало жаль их: на душе кошки скребут, а приходится делать вид, что ничего не случилось. И все это ради Владика, ради того, чтобы он воспитывался нормально…

— Папа, мне надо поговорить с тобой, — быстро сказал Владик, едва только мама ушла на кухню мыть посуду.

— Я как пионер!

— Нет, не здесь…

— А, по-мужски! — Отец бросил папиросу, и они пошли в комнату Владика. — Двери на запор? — Владик кивнул головой, и отец заговорщицки щелкнул ключом. — Что-нибудь случилось в походе?

— Папа, дай мне слово, что ты никому не скажешь.

— Конечно!

— И маме?

— Никому.

— Папа, — сказал Владик тихо, — я не был в походе.

— Вот это действительно! Чуть ли не месяц готовился! Но позволь… когда я приехал, то сразу же позвонил домой, и мама сказала, что ты ушел.

— Ушел. Только я не в поход. Я поехал на похороны… — И не выдержал, бросился к отцу, и, тычась головой в его лицо, плечи, грудь, зарыдал. — Вчера мама… Зинаида Ивановна… Костя Камышин… несчастный случай…

— Владик, Владик, Владик… — говорил отец, прижимая его к себе и в то же время пытаясь заглянуть ему в глаза.

— Тебя не было, я поехал вместо тебя…

— Туда?!

— Я расскажу тебе, обо всем расскажу…

И Владик обо всем рассказал отцу. О прошлой ночи и о том, как поехал в Долинино, чтобы выполнить последний долг, и как толкался в толпе возле дома на Головинской улице, не зная, как лучше поступить. Он видел, с какой тревожной заботой слушает его отец, и боялся что-нибудь упустить.

— Лестница, полная народу. Тесные комнаты. Тишина. А горшок разбился, и цветы, наверное, затоптали. А потом они там говорили о тебе, очень плохо. Я убежал…

— Но ты не назвал себя? Своей фамилии?

Владик покачал головой:

— Я испугался и убежал. Не сердись на меня.

— Нет, я не сержусь. Хорошо, что ты мне обо всем рассказал. И больше об этом никому ни слова.

— Никому, конечно.

— Так. — Отец расстегнул запонку на рубашке, и Владик увидел маленькую красную вмятину на шее. — Никогда не верь, если о твоем отце говорят плохо.

— Я не поверил… Я хочу знать правду только от тебя!

— Мой хороший, мой умный, мой глупый мальчик. — Отец притянул его к себе, распушил ему волосы, потом подул, волосы легли покорными мягкими прядками, снова их распушил.

— Папа, я жду, — напомнил Владик.

— Да? — откликнулся отец.

— Да, — сказал Владик, волнуясь. — Я весь день ждал, я не могу больше, я устал. Расскажи мне обо всем откровенно. Папа, что такое гены? Я не понимаю…

Совсем близкое родное лицо. Большие прекрасные глаза.

— И хорошо, что не понимаешь. У тебя счастливый возраст, Владик…

— Папа, почему ты мне никогда не говорил о Косте?

— Помнишь, как сказано у Некрасова: «Вырастешь, Саша, узнаешь…»

— Но это верно, что ты сам никогда не видел Костю?

— Когда ты вырастешь, Владик, и потребуешь от меня отчета, я с чистой совестью смогу сказать, что всегда все делал только ради тебя.

— Но ведь Костя мой брат!

— И не надо больше говорить о том, чего ты не понимаешь.

— Почему же я не понимаю? Он мой брат!

— А я говорю — нет, и довольно об этом.

— Нет? Почему? Потому, что он незаконный?

— Это еще откуда? Маленький мальчик — и такие гадости. Тебе не стыдно? Где ты это подбираешь?

— Я не для гадостей, я думал, ты мне объяснишь. Я на похоронах слышал…

— Ах, на похоронах! Вот как! Мерзкие, ничтожные людишки говорят, а он повторяет.

— Они не мерзкие и не ничтожные! Тот старик — хороший, умный.

— Владик…

— Хороший, умный, хороший, умный! — крикнул Владик. Он хотел и не мог остановиться и все продолжал выкрикивать: — Хороший, умный, хороший, умный!..

— Немедленно замолчи!

Но в дверь уже стучала мама.

— Что вы там закрылись?

Отец щелкнул ключом, распахнул дверь.

— Пожалуйста, — сказал он, тяжело дыша. — Получи свое сокровище и объясни ему сама, что такое гены и что такое… И все это из-за вашей глупой бабьей болтовни. «Зизи! Зюзю!»