— Иди, милый, по своим делам, — сказала Ольга, — мама поможет мне. Только возвращайся скорее…

Но Ларин не сразу попал к Грачеву.

— Директор завода занят, — сказала девушка-секретарь с очень нежным лицом и стриженная под мальчика. На плечи ее был накинут серый пиджачок.

— Подожду, — сказал Ларин.

Он сел в угол и угрюмо смотрел на секретаршу. И легкая ее походка и нежное личико раздражали Ларина. Невольно он сравнивал ее с Ольгой.

Секретарша вдруг пересела за маленький столик и с удивительной быстротой напечатала на машинке какую-то бумажку.

— Долго я буду дожидаться?

— Надо подождать. Вы по личному делу?

— Почему вы так думаете? — Ларин ненавидел сейчас это нежное личико и прическу под мальчика.

Но в это время дверь из кабинета Грачева отворилась, и, к удивлению Ларина, оттуда вышел знакомый ему по кириковским учениям генерал.

Ларин встал, козырнул, но генерал не обратил на него внимания. Он подошел к секретарше и ласково провел рукой по ее стриженым волосам.

— Как дела? Как здоровье?

— Спасибо, товарищ генерал, — отвечала секретарша, улыбаясь, — здоровье хорошее. Товарищ Ларин, пройдите к директору.

Ларин вошел в кабинет Грачева с готовой фразой: «Не люблю я, Илья Александрович, этаких вертихвосток». Но, войдя, ничего не сказал.

Лицо Грачева было так напряжено, что каждый мускул казался строго очерченным. Это мускульное напряжение должно было и не могло скрыть волнение душевное.

— Ну, здравствуй, — сказал Грачев. — Садись. — Он оперся ладонями о край стола, словно бы этим движением хотел придать устойчивость их встрече.

Зазвонил телефон, и Грачев, взяв трубку и опершись грудью о стол, сказал:

— Сейчас приду. — Он встал и спросил Ларина: — Ну, как там… у вас?

— Привез вам письмо от командира полка, — сказал Ларин. — Все учимся, Илья Александрович. Ждем приказа воевать.

— Да… Надо воевать, — тихо сказал Грачев. — Надо. Надо сделать, — повторил он, упирая на слово «сделать» и обращаясь к Ларину так, словно только от него зависел исход боя. — У меня, Павел, — продолжал Грачев все так же тихо и, как показалось Ларину, задумчиво, — у меня плохие дела, у меня немцы сборку разбили. Погибла старуха вахтерша, раненых много, и все женщины. Ума не приложу, как теперь быть. — И тут же стал рассказывать, что звонил в Военный совет и что генерал, только что к нему приезжавший, обещал бойцов из строительного батальона. — Ведь теперь не дни — часы решают…

— Илья Александрович, когда же это случилось? Я был дома, видел Ольгу, она мне ничего не говорила.

— Сразу же после ночной смены… Да, да… Вовремя ушла…

Ларин хотел спросить, много ли женщин ранено, но Грачев как будто угадал его мысли.

— Двадцать девять женщин, — сказал он. — Так все нашей сборке радовались. Из Москвы представитель приезжал, хвалил…

— Илья Александрович, вы же человек военный, вы знаете…

Грачев не дал ему договорить.

— Насчет потерь? Знаю. Все знаю. Только… не женское это дело — воевать. К этому я никогда не привыкну.

Снова зазвонил телефон.

— Да, сейчас иду, — ответил Грачев. — И знаешь, Павел, что я тебе скажу. Очень многое нам уже женщины простили. И в сорок первом году, и в сорок втором. Но вот верят своим русским мужикам. Ей бы жить поспокойнее, а она вот на этом заводе… Да еще сына тебе рожает. Ты мою Лизу видел? — спросил он. Ларин покачал головой. — Да секретаршу мою, девушку безрукую?

— Безрукую?

— Зимой сорок второго немецкий снаряд левую руку оторвал. Протез… Понял? — сказал Грачей, снова наступая на Ларина. — А она: «Илья Александрович, не отправляйте меня из Ленинграда!» Ну что? Верит она нам, как ты думаешь?

Выйдя вместе с Лариным из кабинета, Грачев положил на стол секретарши бумажку.

— Быстренько надо перепечатать. В пяти экземплярах. И разошлете по цехам. Ясно?

— Ясно, Илья Александрович, — ответила секретарша и порхнула к машинке.

От Грачева Ларин отправился в госпиталь к Снимщикову — его он не видел два месяца.

Первое время Снимщиков писал часто, в каждом письме жалуясь на госпитальную жизнь. Уже дважды его оперировали, но рана не заживала.

Посылая письма с частыми оказиями, Снимщиков неизменно спрашивал: «Скоро ли?»

Ларин понимал его вопрос. Снимщиков был измучен не столько болезнью, сколько одной, постоянно державшей его в напряжении мыслью: скоро ли в бой и успеет ли он, Снимщиков, выздороветь к этому сроку, а если не успеет, то ведь это равносильно тому, что он погиб.

Потом Снимщиков перестал писать и даже не отвечал на письма. Беспокоясь, Ларин послал письмо начальнику госпиталя. Ответ пришел незамедлительно. Это была длинная-предлинная бумага, в которой излагалось все течение болезни. Но за многочисленными медицинскими терминами и заключениями Ларин видел одно только слово, которого в бумаге не было: «Нет». Нет, Снимщиков в бою участвовать не будет, Он понял причину молчания друга.

У входа в госпиталь Ларин постоял с минуту. Кирпичная латка на стене многое напомнила ему. Здесь до гибели Бати работала Елизавета Ивановна. Здесь в сорок первом году лежал Ларин, и хирург Дмитрий Степанович, убитый впоследствии во время обстрела, вынимал у него из ноги осколки.

— …Восемь, девять… десять, одиннадцать… — терпеливо считал Дмитрий Степанович.

…Дежурная сестра привела Ларина в комнату, ничем не похожую на палату. Под лампами, свисавшими на блоках, — столы.

На них кнопками закреплены большие листы ватманской бумаги. За одним из таких столов Ларин увидел Снимщикова.

— Вот, пожалуйста, — сказала дежурная и вышла.

— Снимщиков! Костя! — окликнул Ларин друга, не совсем понимая, почему тот находится здесь, вместо того чтобы лежать на своей койке и спокойно слушать радио.

— Привет, Павел, — без всякого воодушевления откликнулся Снимщиков. Ларину даже показалось, что он поморщился, словно был недоволен, что его оторвали от дела. Он видел, как неторопливо поднялся Снимщиков со стула, взял костыли и, опираясь на них и чуть вытянув ногу в гипсовом лубке, пошел навстречу Ларину.

— Очень рад видеть тебя, — сказал Снимщиков. — Как там все? Только выйдем отсюда. Мы здесь мешаем.

Они вышли на лестницу и закурили.

— Как ты живешь? — спросил Снимщиков.

— Все то же… Учимся… — ответил Ларин, прислушиваясь к тону товарища. — Ты почему усы сбрил?

— Да сбрил, и все тут, — ответил Снимщиков совершенно равнодушно, в то время как Ларин с сожалением смотрел на его оголенные губы. — Чище так…

— И давно это?

— Что?

— Да без усов.

Снимщиков пожал плечами:

— Недели три, что ли, не помню…

Ларин ожидал, что Снимщиков будет с пристрастием допрашивать его о положении дел в дивизии, но Снимщиков молчал.

— Ты что здесь делаешь? — спросил Ларин, кивнув головой в сторону комнаты с чертежными столами.

— Да так, есть тут одна работенка.

— С каких это пор ты стал чертежником?

Снимщиков сильно покраснел, но сдержал себя.

— Тут особых знаний не требуется. Попросил начальник госпиталя. Я согласился. Неудобно же в моем звании сапожничать.

— Почему это тебе надо сапожничать?

— Есть тут и сапожная мастерская…

Снова они помолчали, и Ларин подумал, что, по всей вероятности, Снимщикову интереснее перенести чертеж с кальки на ватман, чем разговаривать о делах дивизии. «Эк тебя, брат, скрутило», — думал Ларин, разглядывая друга. Все больше и больше ему не нравилась оголенная губа Снимщикова.

— Это хорошая, интересная работа, — вдруг громко сказал Снимщиков. — Я совершенно не жалею, что взялся за нее. Я не хуже и не лучше других. Да, не лучше и не хуже… Это чистоплюйство — отказываться от работы! — крикнул он, с враждебностью глядя на Ларина.

— Да я не спорю с тобой, — ответил Ларин, — и вообще я зашел проведать тебя, узнать о здоровье.

— Об этом не со мной. С врачами, с врачами разговаривай!

Они снова помолчали. Затем Ларин сказал: