— Разрешите представить моего друга, лейтенанта Баксакова!

— Здравствуйте, товарищ Баксаков, — сказала красивая блондинка, — рады вас видеть на комсомольском балу.

— Я тоже очень рад, — сказал новенький лейтенант, в упор глядя на Шурочку.

— Пожалуйста, танцуйте, веселитесь, а потом в своей части расскажете, как провели время в районном Доме культуры.

— Он танцевать не умеет, — сказал Бурчалкин.

— Это ничего, сейчас вас научат…

— Научите? — спросил новенький лейтенант, в упор глядя на Шурочку.

«Чудик какой-то», — подумала она.

Лейтенант не так уж плохо танцевал медленный фокс и танго, но вальс действительно не умел.

— Это ж просто, совсем просто… — Шурочка была тоненькая, легкая, в школе никто так не умел делать «ласточку» и «мостик» и прыгать с вышки. Правда, все это было больше трех лет назад…

Она кружилась и кружилась одна, забыв о лейтенанте Баксакове, и вдруг услышала аплодисменты. Остановилась и увидела, что никто не танцует, а все стоят в кружке и аплодируют ей, и только лейтенант не аплодирует, а в упор смотрит на нее. Она сразу же бросилась в толпу, но ее вытащила за руку красивая блондинка.

— Приз, приз, — говорила блондинка. — Это художественно, это художественно! — Она достала откуда-то узбекскую тюбетейку и торжественно вручила ее Шурочке. — Вот что значит, когда начинаешь чувствовать ответственность, — сказала она тихо.

Лейтенант Баксаков подошел к ним:

— Ну, так у меня не получится…

Она взглянула на его серьезное лицо и засмеялась:

— Получится! Получится! Еще лучше получится!

Снова они вошли в круг танцующих, но в это время она увидела Марию-Испанку и Надю-Маленькую.

— Маша! Надя! — крикнула она. У нее даже сердце сжалось от жалости, оттого, что ей хорошо и весело, а они топчутся друг с дружкой. В это время перевернули пластинку, на другой стороне был фокстрот, она столкнула Надю с новеньким лейтенантом, а сама подхватила Марию. Потом, когда поставили танго, она разъединила лейтенанта с Надей, столкнула его с Марией, а сама пошла с Надей-Маленькой. Но все время, пока она танцевала, сначала с Марией, а потом с Надей, она чувствовала, что лейтенант Баксаков смотрит на нее.

В перерыве открыли буфет. Без выреза давали мороженое, а с вырезом шоколадные конфеты. Все ели мороженое, и только Иван Тимофеевич из военкомата взял пятьдесят граммов конфет и долго объяснял, что это против курения.

— Дядечка, откуда у тебя карточки? — крикнула Надя-Маленькая.

Лейтенант Баксаков опоздал к мороженому. Он стоял недалеко от Шурочки, но не видел ее и все тянулся, и когда вытягивал шею, был заметен розовый шрам.

Подошел Тосик и таинственно сообщил, что новенький лейтенант — пограничник. Он, Тосик, это сразу понял по погонам, но все-таки усомнился, а капитан Бурчалкин подтвердил. Шурочку это сообщение рассмешило.

— А ты не смейся, — сказал Тосик. — Войне конец, это факт. Они с войсками идут, как до границы дойдут, так все.

Она промолчала… Тосик был еще мальчишка, а вообще все знали, что он малоразвит, на одной баланде не очень-то разовьешься, к нему никто серьезно не относился. Но то, что он сказал, как-то странно задело ее.

— Ты дурак, Тосик, — спокойно сказала Надя. — Товарищ лейтенант, идите к нам, у нас не скучно!

Лейтенант услышал, раздвинул толпу и подошел.

— Смотрю, смотрю, думал — уже ушли, — сказал он, в упор глядя на Шурочку.

— А вы бы нас догонять стали? Вдруг у нас документы неправильные! — дурачилась Надя.

— Это не ваш товарищ на улице документы проверяет, такой симпатичный, с усиками? — Спросила Мария. — Вежливый такой: ваш пропуск, гражданка!

— Я всего два дня в Ленинграде, — сказал лейтенант серьезно, — у меня здесь знакомых нет.

— Бедненький, как вам скучно!

— Нет, ничего… Хожу по городу, все архитектурой любуюсь. Скучно, конечно. Вы меня еще поучите? — спросил он Шурочку.

— У Александры Васильевны все уроки заранее расписаны! — крикнула Надя-Маленькая. Тосик захохотал, но Шурочка гневно на него взглянула.

— Тосик, возьми мои карточки, пойди возьми пятьдесят граммов конфет… Нет, сто! Товарищ капитан, идите и вы к нам, — сказала она, увидев Бурчалкина. — Садитесь, садитесь. Тосик, давай скорей, конфеты без очереди вырезают!

— У меня есть пол-литра красного, — сообщил Бурчалкин.

— У-у-у! Мы красное любим, — сказала Надя.

— Тосик, в сторону! — сказала Мария.

— Почему в сторону? Мне красное полезно…

— Всем поровну, — сказала Шурочка. — По восемьдесят пять граммов…

— Мне не наливайте, — сказал новенький лейтенант.

— Ты что? — спросил Бурчалкин.

— Да ничего, просто не наливайте, и все.

— Пограничникам нельзя, — сказал Тосик.

— Тосик, пойдешь домой!

Вино оказалось мускатом, приторно сладким и пахнущим валерьянкой. Но все весело чокались.

— Рояль был весь раскрыт… — негромко запела Мария. Голос у нее был низкий, пела она с выражением, и когда пела, казалась старше своих лет.

— Громче, громче! Все хотят послушать, — издали крикнула красивая блондинка, и Бурчалкин сразу спрятал бутылку. Мария попробовала взять громче, но из этого ничего не вышло. Блондинка привела в буфет целую стайку девчоночек-ремесленниц, которые внимательно прослушали весь репертуар Марии-Испанки: «Не говори при мне…», «Я ехала домой…» и «Нелюбимой быть не хочу…»

Потом снова пошли танцевать. Новенький лейтенант за вечер сделал большие успехи. Особенно хорошо у него выходило с Шурочкой. Она требовала, чтобы он танцевал и с Марией, и с Надей, но, кажется, им это особой радости не доставило.

— Какие-то у него руки железные. Наверное, много гимнастикой занимается, — сказала Мария и стала о чем-то шептаться с Надей. Шурочка не обратила на это внимания, но когда бал кончился, обеих как не бывало. Она, конечно, поняла, что сделано это с единственной целью оставить ее вдвоем с лейтенантом, и подумала: глупые какие, он не в моем вкусе…

— Можно вас проводить? — спросил Баксаков, но в это время прибежали устроительницы и стали расспрашивать новенького, все ли ему понравилось и какие он заметил недочеты. Лейтенант все повторял, что никаких недочетов он не заметил, а красивая блондинка говорила. «Не может быть, чтоб без недочетов. Так не бывает».

Он догнал Шурочку на улице. Шли молча. Чуть накрапывал мелкий, не холодный дождик, стемнело.

— А я думал, в Ленинграде летом светло, — сказал Баксаков.

Она обрадовалась, что он заговорил, и стала рассказывать, когда кончаются белые ночи.

— Я в Ленинград с детства мечтал попасть, — сказал Баксаков. — Это самый красивый город в Советском Союзе.

— Ну, есть и другие красивые города. Например, Киев.

— Есть, конечно…

— Вы до армии, наверное, в колхозе жили?

— Нет, я из Москвы, там и призывался.

— Да?

— Да. Может, слыхали — Полянка, улица такая…

— Нет, не слыхала. Я только знаю Красную площадь и бой часов Кремлевской башни… А видите, как наш Ленинград… До войны было одно, а сейчас другое.

— Нет, он и сейчас замечательный, — сказал лейтенант с воодушевлением. — Ничего, люди приедут, все отстроится… Оштукатурят, покрасят где надо…

— Да, покрасят, конечно…

— Вы меня извините за вопрос, но вы тоже блокаду переживали?

— Переживала, — сказала Шурочка. Теперь она прочно замолчала, а он не знал, как снова начать разговор.

— Нет, не будет все по-старому, — сказала Шурочка и покачала головой.

— Все будет, будет даже лучше, — повторил Баксаков.

— Может быть, и лучше, но не так. Людей уже тех нет. Ну вот мы и дошли. Вы в этих краях, наверное, не были. Вот теперь расскажете, что видели нашу улицу. Спасибо, что проводили.

— Вы что, в этом доме живете?

— Да, теперь здесь. Где работаю, там и живу.

— Мне ясно. А где мы завтра встретимся?

— Завтра? — Она искренне удивилась.

— Я скоро уеду из Ленинграда, — сказал Баксаков. — Осталось восемь дней. Ну я и думал, что…