Кончилось тем, что я не остался на фильм, а побежал за кулисы, где и познакомился с юными собаководами. Еще когда сидел в зале, еще только они вышли, я уже почувствовал: не хочу писать под «Холстомера» и не хочу писать «ироническую прозу», бог с ними, со всякими пародиями на детективы, а хочу я написать об этих ребятах — рассказ так рассказ, очерк так очерк. И больше всего хочу написать о Диме Уварове, который только что демонстрировал своего Маркиза, великолепную чепрачную овчарку с большими черными пятнами на боках и с небольшим желтоватым пятном на груди. Всегда приятно смотреть, когда большой сильный зверь подчиняется воле человека, особенно если человеку всего четырнадцать лет.

Впрочем, это несколько позднее я узнал, что Диме всего четырнадцать. В «Рот-фронте» весьма весомо прозвучала цифра пятнадцать, а то, что пятнадцать еще не скоро, выяснилось только во время чаепития на шестом этаже старого дома недалеко от проспекта Майорова, где жил Дима с мамой и бабушкой.

Маркиз был обещан Диме еще до своего рождения. Мамин родственник, десятая вода на киселе, но все-таки родственник, в прошлом пограничник, старик, безумно любящий собак, обещал Диме щенка. Когда Дима нес его, завернутого в сто одежек, домой, он всю дорогу думал, как бы поинтересней назвать собаку. Дома щенка поставили на ноги, вытерли за ним, он приподнял голову и вдруг с необычайным достоинством огляделся.

— Настоящий маркиз, — сказала Димина мама.

— Маркиз, Маркиз! — весело крикнул Димка.

Щенок отозвался. Прозвище осталось за ним.

Диме хотелось сразу же его дрессировать, но он знал, что первых два-три месяца щенок должен быть просто щенком, что нельзя слишком рано начинать учебу. Однако план занятий был уже составлен. Дима, еще не имея щенка, ходил в кружок, а ходить в кружок, когда у всех есть собаки и только у тебя нет, очень обидно.

Зато первый день занятий с Маркизом был особенно торжественным. Сразу же начались ежедневные тренировки памяти. Собачью азбуку — «сидеть», «рядом», «ко мне», «апорт» — Маркиз усваивал быстро, все делал охотно и с большим достоинством, словно и в самом деле решил оправдать свою кличку.

Как-то раз Ключарев позвонил мне:

— Поехали к пионерам…

Он сразу обратил внимание на Маркиза.

— Самый что ни на есть аристократ. — Он приласкал щенка, похвалил Диму. — Ну, а как в будущем намерен поступать? Себе оставишь или…

— Я готовлю Маркиза для службы на государственной границе Советского Союза, — по-военному отчеканил Дима.

— Ну-ну, молодец, — сказал Ключарев. — Старайся. Не всякую там возьмут. А воспитаешь хорошую собаку — доверим другую.

Маркиз спокойно лежал рядом. Большой, грузный человек, только что приласкавший его, внушал и людям и собакам особое доверие. Его хотелось слушаться.

К восьми месяцам Маркиз понимал много команд и отлично их выполнял. И он уже научался подавать голос только в тех случаях, когда слышал команду «Голос!». Нет команды, и что бы ни случилось — полное молчание. Этого требует граница.

Граница! Слово не означало прямой команды, и оно не было словом хозяйской ласки, скорей в голосе хозяина звучало что-то суровое, но это слово близко касалось Маркиза, и, когда он это слово слышал, у него чуть вздрагивало левое ухо. Чем старше становился Маркиз, тем требовательней это слово звучало. Ему пошел девятый месяц, когда занятия стали сложнее.

Все началось с того, что хозяин исчез. Они были за городом всем кружком, день солнечный, снег, тени, с которыми так хочется поиграть, а вести себя надо солидно, показывая пример другим собакам. И вдруг хозяин исчез. Это случилось на снежной полянке, где они занимались. Все было знакомо, приемы отработаны, работал Маркиз, как всегда, точно и даже изящно, и вдруг хозяин исчез. Все смотрели на собаку сочувственно: беда большая.

— Маркиз, след!

Маркиз не знал этой команды; она подается, когда собака подросла, нельзя раньше тренировать собаку на поиск.

— Маркиз, след!

Маркиз сначала сделал круг, потом вытянул морду, принюхался; хозяина не было, но запах его присутствовал, напоминал, звал. И, повинуясь этому запаху, Маркиз побежал, стараясь не упустить след хозяина среди сотен других. Вот какой-то садик, направо, налево, еще налево… Дима стоял за деревом, когда Маркиз бросился к нему на грудь, чуть повизгивая, непонятно — радуется или упрекает. Оба были счастливы, и снова Маркиз уловил слово «граница». Какое-то отношение к тому, что произошло, это слово, несомненно, имело.

И во второй раз, когда хозяин исчез, было страшно и мучительно. И в третий раз он еще не понял, что это просто обязательное занятие, что поиски хозяина — это первая ступень пограничной школы. Но вскоре Маркиз вполне всем этим овладел. Он уже мог довольно далеко идти по следу, а это куда приятнее, чем разыскивать хозяина, не ощущаешь никакого страха, только работаешь. Был доволен и руководитель кружка, был доволен и Ключарев. Маркизу исполнился год, пора отдавать собаку, но я видел, что Дима тянет.

— Понимаете, — не раз говорил он мне. — Надо, чтобы Маркиза приняли на границу с оценкой «отлично», а для этого надо его еще кое-чему научить.

Началась война и все переиначила. Я потерял всякую связь с Димой, даже не успел с ним проститься. Встретились мы совершенно неожиданно на восемнадцатый день войны, и не в Ленинграде, а в Гатчине: дивизию, в которой я служил, перебрасывали на Северо-Западный фронт. Гатчина была забита машинами, тяжелыми пушками, которые тащили трактора, и лошадиными упряжками с пушками меньших калибров. В строевом порядке шли женщины, приехавшие сюда из Ленинграда на строительство противотанковых рвов. И среди всего этого я издали увидел Диму. Мелькнул рыженький ежик, я побежал за ним:

— Димка!

Он увидел меня и, кажется, обрадовался.

— Что ты делаешь в Гатчине?

— Маркиз здесь.

Когда началась война, Маркиз сразу же почувствовал перемену. Все сбилось с режима, хозяин стал необыкновенно ласковым, старая хозяйка часто плакала, а этого Маркиз не выносил. Лаять пограничная собака не смеет, но немного поскулить — это можно. И Маркиз целыми днями жалобно скулил, никто ему не делал замечаний.

Настал день, когда хозяин сказал: «Пошли, Маркиз», — и они вышли на необыкновенно людную и шумную улицу. Раньше эта улица не была шумной. Маркиз любил, встав на задние лапы, смотреть в окно. Во-первых, приятно чувствовать, что ты вырос и что в таком положении тебе все видно, а во-вторых, люди тоже видят тебя и, наверное, думают: какая умная собака, а ведь еще совсем недавно это был глупый щенок.

Теперь все было не так. Никто не обращал внимания на Маркиза. По их тихой улице шли и шли одинаково одетые люди. И ночью, когда Маркиз спал, он сквозь сон слышал, как идут и идут люди и грохочут какие-то машины.

В конце концов они с хозяином попали в какое-то незнакомое место. Небольшая площадка, на которой росло несколько чахлых деревьев. А за этой площадкой забор, и в нем калитка.

И полно собак, которых привели их хозяева. Все на поводках и, как на подбор, рослые и породистые. Здесь были серые овчарки, коричневые доберманы, эрдели, седые лайки и одна рыжая колли. Маркиз даже зажмурился, такая это была красавица. Не все были воспитаны так хорошо, как Маркиз, многие собаки выражали нетерпение и лаяли, хотя никто не подавал команды «Голос!».

Дима и Маркиз подошли к столику, за которым сидели двое людей, одного из них Маркиз часто видел на занятиях кружка.

— А, вот кто явился, хорошо, очень хорошо! И аристократа привел?

— Кличка Маркиз, — сказал Дима. — Рядом! — неожиданно крикнул он неестественно высоким голосом.

Маркиз был удивлен, но он знал, что показывать свои чувства в присутствии посторонних не полагается.

— Товарищ, — сказал Дима, — я хочу вам напомнить, что это собака пограничная, она дрессирована для работы на границе…

Это было единственное слово, которое понял Маркиз. Он слегка шевельнул левым ухом.

— Граница, — повторил человек, сидевший за столиком. — Да, вот… граница…