Новый канал был почти готов. Чтобы открыть путь воде, достаточно было еще дня работы. Но Шо-Пир объявил, что праздник открытия канала состоится после уборки и молотьбы.

Засучив штаны, босоногий, в жилетке, надетой на голое тело, Бахтиор копошится возле террасы, сортируя принесенные от ручья камни. Он складывает новую стену, хочет сделать пристройку к дому. Бахтиор ничего не говорит, но Ниссо догадывается: пристройка — для нее!

Бахтиор трудится уже второй день. Он пользуется тем, что работа на канале приостановилась и что можно никуда не ходить; он очень старается и не хочет, чтобы кто-нибудь ему помогал.

Пощелкивают камни, укладываемые Бахтиором, снизу от селения доносятся звуки бубнов, — они то замирают, то гремят басисто и переливчато, приближаемые волной ветерка.

Ниссо и Гюльриз сидят рядышком, склонив головы над цветными нитями шерсти.

Гюльриз продолжает вязать чулок. Ниссо аккуратно подбирает обрывки шерстяных ниток, зажимает их в кулаке. Шо-Пир все пишет что-то в своей тетрадке. Задержит карандаш, подумает, зачеркнет написанное, пишет опять. Но вот встает, заложив ладони на затылок, потягивается, подходит к террасе.

— Плохо, Гюльриз, с урожаем в этом году. Понимаешь, считал я… Если все, что с полей соберут, на посев оставить, хлеба даже теперь есть нельзя будет. Начнут его есть — на посев не хватит, что будет селение делать весной?

— Сейчас яблоки в нас, ягоды, абрикосы, горох, бобы. Зачем трогать хлеб? — сурово отвечает старуха. — Потерпеть можно.

— Так ты же понимаешь, Гюльриз, люди о лепешках весь год мечтали!

— Мечтали — не ели. Ты говоришь — караван придет?

— Придет — муку привезет, не зерно. Сеять муку нельзя. Голодные все, не захотят каравана дожидаться, все нет его, видишь! Станут молоть зерно, вот и не хватит его на посев.

Старуха молчит. Потом рассудительно замечает:

— Думай, Шо-Пир. Твоя голова большая…

— А ты, Гюльриз, думаешь как?

— Зачем спрашиваешь старуху? Что я скажу? Может быть, глупое я скажу. Только, по-моему, пускай не мелют зерно, пускай подождут каравана.

— Ты думаешь так? — неожиданный ответ старухи показался Шо-Пиру решеньем простым и разумным. Как это ему самому в голову не пришло? Но разве можно заставить голодных не есть долгожданного хлеба? Во всяком случае, слова старухи надо хорошенько обдумать.

— А ты что скажешь, Ниссо?

Ниссо быстро оборачивается к Шо-Пиру: смеется он, что ли, над ней, — ее спрашивает?

— Ничего не скажу я, Шо-Пир, — тихо отвечает она и расщипывает нитку зеленой шерсти.

— Эх ты, пуганая! Погоди, мы еще в сельсовет тебя выберем! — И уже серьезно, Шо-Пир обращается к старухе: — Пожалуй, Гюльриз, схожу сейчас на поля, посчитаю еще. Самому надоел горох. Сегодня опять гороховую похлебку нам сваришь?

И, не дожидаясь ответа старухи, идет прочь от террасы, не оглядываясь, погруженный в раздумье, направляется по тропе к желтеющим внизу посевам.

Гюльриз видит долгий, провожающий уходящего взгляд Ниссо, и спицы в пальцах старухи мелькают еще быстрее.

Бахтиор, выведя осла, завьюченного пустыми корзинами, ушел к голове канала за глиной. Посидев недолго со старухой, Ниссо подумала, что теперь, когда мужчин нет, никто не заинтересуется тем, что она может делать в саду одна, и направилась в сад.

Прошла его весь и у ограды, на излюбленном своем местечке, вынула из-под камня начатое вязанье, отряхнула землю с самодельных спиц. С удовлетворением вгляделась в узор: чулок получался ладный. Никто не должен был здесь Ниссо потревожить, и она спокойно взялась за работу.

Но за оградой, таясь среди крупных камней, лежал человек. Второй день уже он наблюдал за Ниссо. Второй день искал случая поговорить с нею наедине. Злился, теряя время, но вот, наконец, Шо-Пира и Бахтиора нет, девчонка одна, предлог для разговора придуман…

Кендыри тихонько отполз назад, сделал большой круг за камнями и, выйдя к подножью осыпи, уже открыто, неторопливым шагом направился к Ниссо.

Увидев идущего к ней человека в сером халате и в тюбетейке, Ниссо рассматривала его без удивления: наверное, к Бахтиору идет, по делу.

Кендыри неторопливо перелез через ограду и, словно только теперь заметив Ниссо, свернул к ней.

— Здравствуй, темноглазая! Шо-Пир дома?

— Нет, — небрежно ответила Ниссо.

— Бахтиор?

— Тоже нет.

Кендыри досадливо цокнул языком, постоял.

— Надо мне их… Дело есть. — Устало вздохнув, Кендыри подсел к Ниссо. — Подожду, пожалуй.

Ниссо, опустив голову, продолжала работать. Кендыри улыбнулся, зубы и десны его обнажились.

— Хорошо у тебя выходит.

— Плохо выходит, — не глядя на пришельца, равнодушно произнесла Ниссо. — Не умею еще.

— Неправда, умеешь. Вот этот рисунок — это у тебя что? Цветок Желтое Крыло? Немножко не так вяжешь — сюда желтую нитку надо, конец листа загнутый будет, — и Кендыри обвел пальцем орнамент.

— Сюда? Почему думаешь? — живо спросила Ниссо.

— Знаю этот цветок. Красивее будет!

Кендыри замолчал. И пока Ниссо, ведя нитку крутым изгибом, заканчивала рисунок листа, он молча наблюдал.

— Так? — спросила Ниссо.

— Так. Видишь, совсем красиво… Другие — весь ряд — веди так же. Э! Некогда мне сидеть… скоро придет Бахтиор?

— За глиной пошел к голове канала.

— Пойти туда разве? — рассуждая сам с собою, продолжал Кендыри. — Нет, лучше здесь подожду! — Помолчал и снова обратился к Ниссо: — Слышал я, ты с гор прибежала?

— Да, — чуть слышно проронила Ниссо.

— Хорошо тебе здесь?

— Хорошо.

— Конечно, хорошо. Шо-Пир — человек хороший, Бахтиор тоже хороший, спасибо им, теперь все мы хорошо живем. Не то что в Яхбаре.

— Почему — в Яхбаре? — спросила Ниссо и впервые внимательно взглянула в лицо собеседнику. Его прищуренные глаза были устремлены поверх ограды, на склон горы.

— Потому что раньше в Яхбаре я жил, — будто не замечая подозрительного взгляда Ниссо, проговорил Кендыри, — ушел оттуда. Если бы тебе там пришлось побывать, узнала бы, какая там жизнь. Для бедного человека там одни палки, а воздуха нет. Если бы ты захотела послушать меня, рассказал бы я тебе, как там плохо.

Подозрительность Ниссо сменилась сочувствием. Она уже готова была поделиться своими мыслями о Яхбаре, но сдержалась и только спросила:

— Яхбарец ты?

— Нет, — нахмурился Кендыри, — не люблю яхбарцев.

— Я тоже их не люблю, плохие, слышала, люди.

— Много плохих, — убежденно промолвил Кендыри. — Только есть и хорошие.

— Наверное, нет хороших.

— Есть. Знаю одного человека. Тоже ушел оттуда, в Сиатанге живет.

Ниссо задержала спицу.

— Кто же такой? Не знаю.

— Купец один бедный… Мирзо-Хуром зовут… Слышала?

— Не слыхала.

— Разве Шо-Пир и Бахтиор не говорили тебе о нем? — внимательно следя за выражением глаз Ниссо, спросил Кендыри.

— Не говорили… Не слышала.

Кендыри повернулся к ней.

— Спроси у них, скажут… Добрый он человек, помогает всем нам. Вот, знаешь, мне тоже помог. Я — брадобрей, нищим сюда пришел, он крышу мне дал, одежду дал, ничего не просил взамен… Приютил — вот как Шо-Пир тебя. Для Шо-Пира чулок вяжешь?

— Так, учусь.

— А шерсть у тебя какая?

— Вот видишь, хорошей нет.

Кендыри покрутил между пальцами узловатую нитку.

— Э… Знаешь что? У Мирзо-Хура есть хорошая шерсть. Купил он ее, без чулок зимой холодно; только связать некому, одиноко живет… Сказать ему душа добрая — даст он тебе…

— Платить ему надо… Мне нечем…

— Даром отдаст. Так лежит она, портится.

Соблазн был велик. Ниссо представляла себе большие клубки разноцветной шерсти, новые, длинные — выше колен — чулки на ногах Шо-Пира. Вздохнула:

— Не возьму даром.

Кендыри понял, что удар его точен. Он сделал вид, что задумался. Он долго молчал. Затем заговорил вполголоса, медленно: Ниссо, конечно, права, не желая взять шесть даром, но дело можно устроить иначе: купцу очень хочется, чтобы кто-нибудь связал ему хоть пару чулок. Если б Ниссо взялась, он дал бы ей шерсти и на вторую пару. Заработав эту шерсть, она сделала бы другие чулки себе или кому хочет — например, Бахтиору, или, еще лучше, Шо-Пиру, который, всем известно, ходит в русских сапогах и будет мерзнуть зимой.