— Смотри! Это что?

Азиз-хон приник глазами к расщелине, вытащил небольшой узелок.

Зогар услужливо помог развернуть его. В узелке оказались абрикосовые косточки, пшеничные зерна, высохшие ломти ячменных лепешек, сушеные яблоки, слипшаяся в комки тутовая мука. Перья синицы, зубы ящерицы в отдельной тряпочке, несколько стеклянных бусинок, треугольный амулет на шнурке, явно снятый с шеи маленького теленка, из тех, что стояли в коровнике Азиз-хона, и осколок зеркала составляли другую часть припасов, сделанных, несомненно, Ниссо. Зогар ехидно тыкал пальцем в каждую из находок и, льстиво заглядывая Азиз-хону в лицо, приговаривал:

— Видишь?… И это видишь? И это?

Азиз-хон, нахмурясь, стоял над развернутым узелком и раздумывал.

— Позови ее сюда! — резко приказал он, наконец, Зогару, и тот, предвкушая удовольствие увидеть ненавистную ему Ниссо наказанной, помчался к дому.

Азиз-хон, одетый в тот день в белый сиатангский халат, присел на камень. «Может быть, она задумала бежать?» — беспокойно подумал он, но тут же отбросил эту мысль как недопустимое предположение: на его памяти не было случая, чтобы в Яхбаре женщина решилась на такую дерзость, как бегство от мужа. Правда, бывало, что от очень жестоких мужей жены уходили обратно в родительский дом, но это происходило только с ведома и согласия отца, возвращавшего покинутому мужу стоимость потерянного. Столь чудаковатых отцов в Яхбаре находилось мало, но все же за свою долгую жизнь Азиз-хон знал два или три таких случая. А ведь у Ниссо не было ни матери, ни отца, — куда ей стремиться? Да и разве могла она рассчитывать переправиться через Большую Реку без посторонней помощи, а кто здесь, в подвластных Азиз-хону селениях, посмел бы оказать ей такую помощь? Нет, тут дело в чем-то другом…

— Идет! — Перед ханом с плетью в руке возник Зогар.

— А это зачем принес? — кивнул Азиз-хон на плеть.

Зогар развел рот в сладенькую улыбку:

— А бить ее надо?

Азиз-хон медленно поднял испытующий взгляд на Зогара и, внезапно освирепев, вырвал плеть из его руки.

— Да будет оплевана могила твоего сожженного отца! — отрывисто крикнул он и протянул плетью по плечу Зогара. — Пошел вон!

Зогар схватился за плечо, отскочил, залился пронзительным ревом и побрел к дому. Увидев идущую навстречу Ниссо, он оглянулся на старика и, убедившись, что тот на него не смотрит, подбежал к ней и что было силы хватил ее кулаком в грудь. Ниссо вскрикнула, Азиз-хон обернулся, а Зогар, злобно пробормотав: «Еще глаза твои проклятые выбью!», опрометью кинулся в сторону и скрылся за деревьями.

Потирая ушибленную грудь, но без всякого страха Ниссо подошла к Азиз-хону.

— Ты спрятала? — мрачно спросил старик.

— Я! — вызывающе взглянула на него Ниссо.

— Зачем?

— Себе спрятала!

— Знаю, не мне… Отвечай, зачем? Или — вот! — Азиз-хон потряс плетью.

— Бей! — с ненавистью отрезала Ниссо. — Бей, н вот! — и Ниссо откинула голову, подставляя лицо для удара.

Азиз-хон промолчал. Изменив тон, он сказал неожиданно мягко:

— Сядь сюда. Рядом сядь. Скажи по-хорошему. Сердиться не буду.

Ниссо продолжала стоять. Азиз-хон взял ее за руку, притянул к себе. Теперь она стояла, касаясь его колен, глядя в сторону с невыразимой скукой. Азиз-хон попробовал воздействовать на Ниссо добротой:

— Слушай, ты… Я не говорю, как в законе: «Нет женщины, есть палка для кожи ее». Разве я плохой человек?

Ниссо не ответила.

— Почему молчишь? Почему боишься меня?

— Не боюсь! — отрывисто и резко сказала Ниссо. — Пусти.

— Подожди, Ниссо… Поговори со мной… Разве тебе плохо жить у меня? Разве ты мало ешь? Разве нет одежды? Разве я злой? Разве в Дуобе ты знала такую жизнь? Сердце твое черно. Глаза твои злы, как у дикой кошки… Душа твоя всегда в другом месте… Почему, скажи?

— На свою половину зовешь меня, — медленно ответила Ниссо. — В саду спать хочу.

— Э, Ниссо!… Разве я такой с тобой, как с другими? Знаешь, мудрец говорит: «Если ты проведешь у чьих-нибудь дверей год, в конце концов тебе скажут: «Войди за тем, для чего стоишь!» Я твой хозяин, твой властелин, я большой человек, кто скажет, что Азиз-хон не большой человек? Не бью тебя, не приказываю тебе, стою у твоих дверей, жду… Разве я мешаю тебе делать, что хочешь? Разве спрашиваю тебя, зачем носишь от меня тайну? Вот это, например, — Азиз-хон указал ладонью на развернутый узелок, — что?

— Амулеты мои, — коротко бросила Ниссо.

— Хорошо, амулеты, — терпеливо протянул Азиз-хон. — А еда зачем? Лепешки, мука?

— У меня тайны нет… Для друга приношу это!

— У тебя есть… друг?

— Кэклик мой приходит сюда, когда я свищу! — не уловив выражения глаз старика, ответила Ниссо. — Сидит на моей руке, клюет из моей руки. Это плохо? Ты захочешь его отнять? Ты говоришь: ты хороший человек, а твой Зогар, как собака, вынюхивает каждый мой след!

Азиз-хон облегченно вздохнул. Ниссо продолжала, глядя ему прямо в лицо:

— Что мне твои одежды, твоя еда, твои разговоры? Твои жены — как злые дэвы, твой Зогар — вонючий хорек, твой дом — зерновая яма в земле. Ты не пускаешь меня на пастбище, ты не пускаешь меня к реке, ты хочешь, чтоб я, как лягушка, купалась в твоем грязном пруду. Кто не хочет пустить в мою голову камень? Ты злой человек, я жить у тебя не хочу, слушать тебя не хочу, ничего не хочу. Лучше бей меня, я хочу умереть! Пусти!

Ниссо вырвала свою руку из руки старика, отбежала в сторону, припала к большому гладкому камню, уткнув лицо в ладони.

Азиз-хон, поглаживая бороду, задумчиво глядел на Ниссо. Он готов был поддаться желанию встать, неслышными шагами подойти к ней… Но из-за камня выскочил маленький, каменно-серый, коренастый кэклик. Повертел головой, быстрой перебежкой приблизился к гребню камня. Остановился, напыжившись, встряхнул крыльями с голубоватым оттенком, осмотрелся. Потом, вытянув вперед шею, пробежал вниз по камню, прокричав: «Тэкэ-кэ… Тэкэ-кэ… Тэкэ-кэ…», ширкнул крыльями и вскочил на плечо Ниссо. Ниссо резко повернулась, схватила его, прижала к груди и стремглав убежала в глубину сада.

Сразу остепенившись, Азиз-хон улыбнулся. Наклонился к узелку, связал конца и, сунув узелок в расщелину, завалил ее листьями. Вздохнул, покачал головой и медленно направился к дому, вертя в пальцах черенок плети. Его сердце положительно размягчалось, когда он раздумывал о Ниссо. И он совсем не знал, что делать с ней дальше.

Во дворе дома Азиз-хон увидел Зогара: валяясь на циновке, он сплевывал абрикосовые косточки. Азиз-хон подступил к нему в бешенстве, грозя плетью, пробормотал:

— А тебя я отправлю рыть канал в ущелье. И чтобы больше ты не смел нюхать следы девчонки! Валяешься целый день! Прочь отсюда!

И ошеломленный Зогар, услышав над собой свист плети, кинулся в сторону, перепуганный, как провинившаяся собака.

Шли дни и недели. И ничто не менялось в доме. Только кэклик Ниссо был признан всеми. Теперь он всюду ходил за Ниссо, не разлучаясь с нею ни днем, ни ночью. Все, казалось, оставили Ниссо в покое. Азиз-хон был с нею неизменно добрым. Все шло к тому, чтобы девчонка, постепенно успокоившись, прижилась в доме Азиз-хона. Но Ниссо оставалась по-прежнему замкнутой, и никто не знал ее дум. Зогар постепенно стал перед ней заискивать. Он даже несколько раз пытался угощать Ниссо украденными у старухи сладостями, но Ниссо каждый раз презрительно отстраняла его подарки.

Зогар, однако, не успокаивался. Однажды утром кэклик пропал. Ниссо, растерянная, бегала по всем закоулкам дома и сада и готова была уже заподозрить Зогара. Но, забравшись на стену и обозревая спускающуюся в долину тропинку, она вдруг увидела Зогара, бегущего вверх по тропе с кэкликом в руках. Ниссо помчалась через двор к каменным старинным воротам и столкнулась здесь с Зогаром, сразу протянувшим ей кэклика:

— Возьми! Он убежал вниз, я увидел, догнал его. Ты все думаешь — я плохой, а что делала бы ты сейчас без меня?