Комната Шо-Пира была застлана вдоль стен соломой и одеялами; несколько ущельцев и два красноармейца лежали на них. У самой двери вытянулась Рыбья Кость.

Отряд Швецова еще действовал на всем протяжении ущелья — от селения до Большой Реки. Худодод с несколькими факирами, вооруженными отнятыми у басмачей винтовками, наводил порядок в сиатангской долине. Он разыскивал отдельных попрятавшихся среди скал басмачей, сволакивал трупы других к берегу реки, собирал разграбленное имущество и товары каравана, ловил разбежавшихся лошадей.

Худодод принес из крепости несколько отрезов ситца и передал их Гюльриз, что вместе с Зуайдой она сделала соломенные тюфяки для раненых и больных.

Гюльриз и Зуайда шили мешки для тюфяков, сидя на полу лазарета, возле Ниссо. Гюльриз беспрестанно вскакивала, подходила к окну: не покажется ли ее Бахтиор? Никто не знал о нем ничего, в селении он не появлялся, красноармейцы, возвращающиеся вместе с факирами из ущелья, не могли дать о нем никаких сведений. Гюльриз была уверена, что он жив, и несколько раз порывалась уйти на поиски, но Швецов не позволил никому, кроме вооруженных, возглавляемых Худододом факиров, выходит из селения до полной ликвидации банды; на подъеме к перевалу Зархок и у первого мыса ущельной тропы Швецов поставил пикеты.

Была середина дня. От ущелья и с гор издалека доносились выстрелы. Из окна школы видно было, как через пустырь к крепости время от времени проезжали небольшие группы красноармейцев, сопровождавшие пленных. Ущельцы встречали басмачей криками ярости, грозили им камнями, палками, готовы были разорвать их.

— Дай руку, нана, — бормотала Ниссо, — помоги, вынь клюв из моей груди, он рвет меня, душу рвет… Жарко мне. Больно мне…

— Успокойся, Ниссо! — Гюльриз дотрагивалась ладонью до горячего лба девушки. — Лежи тихо, не вскакивай… Покровитель, что делать мне с ней?… Успокойся, никто тебя больше не тронет…

— Шо-Пир, сбрось змею… И-о, Али, она на шее его, она душит его. Шо-Пир, твоя шея черная… Оставьте его, не убивайте Шо-Пира… — Ниссо со стоном откидывалась на подушку, кричала: — Убили его! Они убили его… Обними меня, Мариам, мне страшно…

Слушая бред Ниссо, Гюльриз в отчаянии закрывала лицо руками.

— Воды! Дай ей воды, бабушка! — вмешивался рябоватый красноармеец с простреленной ногой. — Тряпку намочи, на лоб положи.

Гюльриз не понимала, что говорит ей этот красный солдат, а он тянулся рукой к пиале, стоявшей на полу у изголовья.

Гюльриз вставала, приносила воды, но Ниссо отказывалась пить. Рыбья Кость стонала в углу, — все лицо, все тело ее было в кровоподтеках. Оказав первую помощь, врач Максимов уехал в ущелье и вот уже несколько часов не возвращался.

— Где Шо-Пир? — вдруг приподнималась Ниссо, глядя в глаза Гюльриз.

Гюльриз радовалась, что бред Ниссо кончился.

— Здоров Шо-Пир. Вернется сейчас.

— А ты знаешь, нана? Они повесили Мариам, — сообщала Ниссо, и старуха снова впадала в отчаяние.

— Знаю, Ниссо… Их поймали.

— Азиз-хона поймали?

— Поймали. В башне он, под замком… Красные солдаты стерегут его.

— В башне?… Вот хорошо…

Ниссо опять откидывалась на подушку, лежала тихо, а потом снова начинала бредить.

— Позови Бахтиора, нана. Скажи ему — пусть ищет Шо-Пира… — вдруг резко требовала Ниссо, и Гюльриз, сдерживая рыдания, отвечала:

— Он пошел уже. Он пошел.

Внезапно послышался стук копыт, оборвался под окном. Гюльриз кинулась к окну. «Нет… Не он!» — прошептала она и снова взялась за шитье. В комнату вошел Худодод, обвешанный оружием.

— Как вы тут, нана?

— Бахтиора не видел?

— Не видел, нана. Не волнуйся, Карашир сказал: в горах он скрывается. Многие уже пришли с гор. Радость у нас: Шо-Пир жив.

Ниссо приподнялась:

— И-о, Али… Говори, где он?…

— Он ранен. Карашир нашел его. Доктор поехал с Караширом за ним.

Ниссо расплакалась.

— Значит, и сын мой жив! — убежденно сказала Гюльриз.

— Как ты отыскал Ниссо, Худодод? — спросила Зуайда, убирая с колен сшитый ею мешок.

— Разве ты, Ниссо, сама не рассказала им?

— Не помню я, Худодод… — тихо ответила Ниссо. — Темно было мне.

Худодод сел на пол, положил винтовку рядом, снял с плеча ремень кривой басмаческой сабли.

— Вот, с перевала спустились мы. Командир с красными солдатами налево, через пустырь, к ущелью. А я и со мной два красных солдата — по селению, направо к крепости. Тут наши люди — Нигмат, Исоф, много людей, даже Али-Мамат, — из домов выбежали, обрадовались, кричат!

— Подожди, Худодод! — перебила Ниссо. — О Шо-Пире расскажи, куда ранен он?

— Не знаю, Ниссо. Карашир сказал, жив будет… Рука сломана, сказал. В реку прыгал он…

— Больно ему, скажи?

— Конечно, больно, Ниссо… Ничего. Доктор поехал за ним, сам командир послал… Палки хватают наши люди, кирки хватают, еще вилы, лопаты… Сразу — к крепости мы… Вот крепость. Видим: большой пожар начинается, наше зерно горит. Сеиды бегают. Купец другие мешки поджигает… Кендыри подбежал к купцу, убил его из маленького ружья. Повернул ружье, выстрели прямо в лицо Науруз-беку. Науруз-бек тоже упал, оба мертвые. Кендыри бросил маленькое ружье, смеется, целует меня. «Вот, — кричит, — две собаки. Я их убил. Наше зерно подожгли. Вот смотри, — кричит, — убил я волков. Тушите огонь, кричит, — Ниссо тоже спас я, жива она, в зерновой яме сидит, тушите огонь сначала…» Мы огонь тушим, Кендыри помогает нам. Когда потушили, Кендыри повел нас, показал, — камни над зерновой ямой, и ты, Ниссо, там живая…

— Хороший человек Кендыри, — сказала Ниссо. — Я ничего не помню. Где он сейчас?

— Дома у себя. Спать пошел. Устал, говорит. Как можно спать сейчас, не понимаю.

— Худодод, скажи, — умоляющим тоном произнесла Ниссо. — Мариам где?

Худодод с недоумением посмотрел на Ниссо, переглянулся с Зуайдой и Гюльриз. Те сокрушенно опустили головы.

— Разве ты не знаешь, Ниссо? — осторожно спросил Худодод.

— Ай! Знаю, знаю! — голос Ниссо превратился в вопли. — Тело черное ее, глаз нет, душа превратилась в птицу, в маленькую птицу, большая птица просунула голову в грудь ей, заклевала душу ее…

— Оставь ее, Худодод, — тихо произнесла Гюльриз, — не говори с ней.

— Я пойду, — печально сказал Худодод, поднял с пола винтовку и саблю, встал, в дверях оглянулся на Ниссо, вздохнул, вышел.

В комнате не нарушалось молчание. Рыбья Кость не стонала больше. Рябоватый красноармеец с простреленной ногой скручивал над своей грудью цигарку. Крупицы махорки сыпались ему на грудь, он тщательно собирал их одну за другой. Зуайда встала, поднесла ему зажженную спичку. Ниссо лежала, закрыв глаза.

Клубы махорочного дыма медленно расходились по комнате. Цокот копыт затих вдали. Выстрелов давно уже не было слышно. Время тянулось томительно. На коленях Гюльриз и Зуайды шуршал перебираемый ими ситец, из которого шили они тюфяки. Красный свет заката лег косыми лучами в окно, тронул веснушчатое широкоглазое лицо Зуайды.

Снаружи послышался шум. Гюльриз подскочила к окну, увидела медленную процессию, вошедшую в сад, — трех красноармейцев, Карашира, русского доктора. Красноармейцы несли через сад носилки. За ними, обнявшись, шли Исоф и Саух-Богор. Винтовка Исофа висела на его плече вниз стволом.

— Шо-Пира несут! — дико вскрикнула Гюльриз, заметалась по комнате, кинулась в дверь.

Ниссо, словно подкинутая чьей-то сильной рукой, бросилась за старухой. Выбежав в сад и увидев на носилках мертвенно-бледное лицо Шо-Пира, пронзительно закричала:

— Убили его… Моего Шо-Пира убили!…

— Тише ты! — подхватил ее под руку Карашир. — Не кричи, он живой… Слышишь? Живой.

Шо-Пира внесли в комнату, осторожно положили на соломенный тюфяк, покрытый двумя одеялами. Ниссо опустилась на колени, лбом осторожно коснулась ног Шо-Пира, замерла.

Пленный басмач Курбан-бек, который был конюшим халифа, а потому при налете ехал непосредственно за Азиз-хоном, на предварительном допросе, учиненном Худододом в присутствии Швецова и младшего командира Тарана, заявил следующее: