А может быть, старика нет дома? Но куда мог бы он уйти? Ах, все равно! Что думать о старике, у которого жизнь на исходе! А вот у Бахтиора она только еще начинается. Весело жить — солнце такое высокое. Даже осел, топоча копытцами, весело помахивает хвостом. Камни, смазанные глиной, лягут прочно. И сложенная Бахтиором стена, может быть, простоит еще дольше, чем стены этой старинной крепости. Хороший у Бахтиора дом, теперь будет он еще лучше. Конечно, лучше: в нем теперь слышен смех, очень веселый смех — радостный, легкий смех.

Бахтиор идет и поет, спускаясь к селению, и цветок под его тюбетейкой покачивается, щекочет лицо, благоухает… «Трогает лицо твое и трогает волосы…» Слова песенки входят постепенно в сознание, в сотый раз Бахтиор повторяет их. Бахтиору приятно, что смысл этих слов теперь по-новому понятен ему.

Внизу селение. А вот среди скал — круглая маленькая площадка. Два чьих-то быка ходят по ней, кружась, а у площадки собрались люди. Один бык белая шея, белое пятно на левом боку. «Чей это бык?» — думает Бахтиор, не прерывая песенки. Ах, все равно — молотьба идет так, как надо, все идет так, как надо… Свежий ветерок тоже дует, как надо, весело дует!

Бахтиору незачем спускаться к площадке: огибает склон поверху, гонит осла домой… И кровать надо для Ниссо сделать — деревянную, широкую, русскую, — так, чтоб она заняла половину пристройки, которую сложит Бахтиор из камней. Теперь Бахтиор — спасибо Шо-Пиру! — уже сам сумеет сделать такую кровать. «Из нас двоих беспокойней ветер… А я только жду и смотрю на них…» Слова путаются, Бахтиор напевает, думая совсем не о песенке.

Подходит к своему саду, минует его; осел сам останавливается у камней, сложенных возле террасы. Сейчас Бахтиор выроет яму, растворит водой глину, до вечера будет работать… Гюльриз сидит на террасе, вяжет пестрый узор, а где же Ниссо? Но зачем искать ее взглядом, — наверное, в саду, сейчас выйдет.

И, сгрузив глину, сбросив халат, Бахтиор принимается за работу.

Из комнаты на террасу выходит Ниссо, и Гюльриз испытующе глядит на сына, — что скажет он?

Ниссо — в новом платье, со спущенными на грудь красными косами, в синей, вышитой яркими цветами лотоса тюбетейке, — в самом деле, такая Ниссо очень хороша, совсем взрослая девушка… Ниссо смотрит на Бахтиора, стоит рядом с Гюльриз, но ждет, чтобы Бахтиор увидел ее.

И, опустив измазанные жидкой глиной ладони, Бахтиор глядит на Ниссо, полный недоумения, не сразу понимая, что именно преобразило ее.

Трет ладонь о ладонь, сбрасывая с рук комья глины, медленно подходит к террасе, поднимается по ступенькам и останавливается перед Ниссо.

— Где ты это взяла? — не скрывая восхищения, произносит он.

Ниссо прямо глядит на него, чуть-чуть улыбается и молчит.

— Скажи, Ниссо! Почему молчишь? Нана, ты ей дала?

— Откуда у меня, сын, такие богатства?

Обе они улыбаются, но зачем шутить, — откуда у Ниссо этот наряд?

— Где взяла? — уже с оттенком тревоги повторяет вопрос Бахтиор.

— Ведь, правда, красивое, Бахтиор? — лукаво дразнит его Ниссо. — Где взяла, спрашиваешь?… Скажу! Хороший человек дал.

— Как это дал? Кто мог дать? Шо-Пир?

— Разве, кроме Шо-Пира, в Сиатанге других нет?

— Других? — Сердце Бахтиора сжимается. — Кто тебе это дал? Говори!

— Хороший человек, говорю, — продолжает улыбаться Ниссо.

Бахтиор вплотную подступает к Ниссо, лицо его сумрачно, глаза остры и тревожны.

— Не шути, Ниссо… Кто дал? Даром дал?

Гюльриз с беспокойством следит за сыном. Ниссо уже не улыбается, в глазах Бахтиора она никогда не видела гнева. И в ответе ее неуверенность.

— Кендыри зовут этого человека… Приходил сюда…

— Кендыри тебе дал? — Бахтиором сразу овладевает ярость. — Покровитель, что такое еще?! Почему Кендыри? Откуда знаешь его?

— Почему не знать? Разве плохой человек? — И, пугаясь угрожающего взгляда Бахтиора, Ниссо добавляет: — Не Кендыри дал, купец дал, ходила к купцу я… Добрый он…

Бахтиор хватает Ниссо за плечи и, не помня себе, кричит ей в лицо:

— Купец… Платье… Кендыри… Ходила… Сумасшедшая ты… Собака он. Снимай платье! Снимай, говорю!

Трясет за плечи ошеломленную Ниссо, сбрасывает с нее тюбетейку, треплет за ворот платья. Ниссо, вскрикнув, пытается вырваться. Гюльриз вскакивает, кладет руки на плечи Бахтиору.

— Перестань, мой сын! Оставь ее. Ты с ума сошел!

И в тот же миг раздается зычный голос Шо-Пира:

— Бахтиор!

Бахтиор сразу оставляет Ниссо, она опускается на пол, скрыв руками лицо.

Шо-Пир уже на террасе.

— Что происходит здесь? Ошалел, Бахтиор? В чем дело?

— Бешеный он! — бормочет Гюльриз. — Ой-ио! Сына своего в первый раз боюсь.

Не зная, куда девать руки, Бахтиор теребит шерстяной поясок. Ему стыдно, но гнев еще не прошел.

— Вот! Красивая она — видишь? Спроси, где платье взяла? Куда ходила? С кем разговаривала?

— Ходила! Разговаривала! — передразнивает Шо-Пир. — Ты, может быть, хан?

Лицо Шо-Пира побагровело. Бахтиору непереносим его взгляд. Гюльриз делает вид, что продолжает вязать чулок. Подогнув ноги, Ниссо испуганно смотрит с пола на мужчин. Шо-Пир, смягчившись, обращается к ней:

— Кто дал тебе платье?

— Не сердись, Шо-Пир, — тихо отвечает Ниссо, и большие взволнованные глаза ее блестят надеждой. — Кендыри сюда приходил, к купцу мы ходили… Купец дал…

— Купец? С Кендыри, говоришь, ходила?

Зачем Шо-Пир смотрит на нее так? Лучше бы закричал, как Бахтиор! Ниссо молчит. Ей хочется сказать правду Шо-Пиру, но… ведь именно ему она хотела тайно приготовить подарок. Сказать про платье… — значит сказать про шерсть, а эта шерсть…

Гюльриз видит, что Шо-Пир хмурится больше. Она угадывает его мысли и решает вмешаться:

— Не то думаешь ты, Шо-Пир! Шерсть она вяжет, у меня учится. Купец заказал ей чулки, шерсть дал, за работу дал плату.

— Нана! — с обидой взмаливается Ниссо. — Я просила тебя…

— Молчи, молчи! Ты просила… — прикрикивает на нее Гюльриз. — Теперь дело другое — видишь, что получается! Лучше пусть знает Шо-Пир.

— А зачем чулки вдруг понадобились ему? — оборачивается к старухе Шо-Пир, но Бахтиор не дает ей ответить:

— Пусть снимет платье, я брошу его в нос купцу!

Шо-Пир внимательно разглядывает одеяние Ниссо. Платье идет ей, она действительно в нем хороша. Шо-Пиру жалко Ниссо.

— Вот что, Бахтиор… Решим дело иначе. Купец дал. Неспроста дал — не знаю, какой расчет. Но рассудим так: купец дал товар, на то и купец он, чтобы товары свои продавать. Платье цену имеет, он хочет, чтоб Ниссо отработала. Но за шерсть и за платье он получит расчет иначе: я сам рассчитаюсь с ним, а платье пусть останется у нее, пора приодеться ей!

— Как рассчитаешься?

— Мое это дело… А ты, Ниссо, без нас в селение больше не ходи.

— Конечно, — подхватывает Бахтиор. — Пусть не ходит! Незачем ей туда ходить!

— Не потому, Бахтиор, — перебивает Шо-Пир, возвращаясь к обычной насмешливости. — Вижу я, какая ты советская власть, готов запереть Ниссо. По другой причине…

— По какой, Шо-Пир?

— По такой, — Ниссо, слышишь? — есть люди, которые хотят тебя вернуть Азиз-хону.

Если бы сам Азиз-хон появился вдруг на террасе, Ниссо, вероятно, испугалась бы меньше. Она побледнела.

— Не пугайся так, глупая, — сказал Шо-Пир. — Хорошо, что мы знаем об этом. И не тревожься. Ты останешься в Сиатанге. Только, пока я не разрешу тебе, никуда не ходи. А сейчас вставай! Бахтиор, ты, кажется, глину привез? Подними-ка вон тюбетейку. Эх ты, вымазал всю!

Был вечер, один из тех тихих вечеров, что бывают только в горах, когда ущелье, остывая от дневного жара, до краев налито тишиной, когда каждый шорох, звук скрипнувшего под ногами камня, всплеск ручья на маленьком перепаде разносятся над долиной, свидетельствуя об ее величавом покое. Лунный свет медленно овладевал миром. Где-то внизу печально и тихо рокотала пятиструнка, да время от времени в другой стороне переливалась свирель.