Мы поставили палатки в Ак-Босоге и решили работать здесь до начала июня, когда стают снега и откроются перевалы. Мы знали, что июнь превратит дикую белую Алайскую долину в роскошное зеленое пастбище-богатейшее джайляу, протянутое на сто тридцать километров. Армия баранов, овец, яков, лошадей войдет в рай, ибо Алай в переводе-рай. Но сейчас-середина мая. Еще очень холодно в Алайской долине сейчас!

Урочище Ак-Босога-небольшая долина. Ее высота над уровнем моря-2500 метров. Вся она-зеленый, узкий и длинный луг. Он врезался в горы десятками лощин, щелок, ущелий. Щелки, ущелья, лощины сейчас переполнены. В них -юрты киргизов, стада и отары. Скоро ли придет день, когда можно будет погнать скот через перевалы? Этот день будет праздничным днем, Киргизы ждут его с нетерпением.

Сейчас-май, начало весны… Розовые, голубые солнечные пятна на горах. Гора за горой, хребет за хребтом-зубцы, купола, шапки и конусы поднимаются словно фантастическая лестница в неведомый мир. Ниже снежных массивов-заросли арчи и рябины, образующие темные пятна. Долина зеленеет мелкой молоденькой травкой. На этом «транзитном» пастбище еще не может отъесться изголодавшийся за зиму скот.

Середина долины пуста и открыта. Горные киргизы не любят широких, плоских пространств. В середине долины две белые точки. На десятки, на сотни километров уже разносится весть об этих двух белых точках. Сотни глаз из юрт, из ущелий, из-под арчи, с вершин, с деревянных седел — со всех четырех сторон, любопытствуя, наблюдают за ними. Белые точки в середине долины- это палатки «урусов». Кто они-эти «урусы»? Зачем они здесь? Куда поедут? Разговорам о них нет конца.

Тишина. Ослепительные снега. Никого и ничего нет среди великолепия сверкающих гор. По вечерам дождь и холодные, серые ползучие туманы. По ночам выпадает снег. Долина сбрасывает его в утренние часы, словно белую простыню, окутывается легким паром. Пар медленно всползает, отрывается от хребтов и плывет, сворачиваясь, в прозрачное синее небо. Так образуются облака.

«Дорогие мои!

Вечер. Сижу в палатке, пишу при тусклом свете «летучей мыши». Температура минус 4° С. Мой чай в пиале замерз, но мне в свитере, в одеяле-тепло. А воздух- замечательный. Завтра на рассвете отправляем киргиза со служебным пакетом на заставу. Дальше пакет пойдет с почтовой оказией. Пользуюсь случаем — пишу. Мы находимся на линии снега. Высоту переношу отлично. Перевалы еще закрыты. Без вьюков, без груза можно бы попытаться пройти, но мы ведь связаны экспедиционным имуществом. Живем пока здесь. Низко над нами летают орлы, кругом бродят широкорогие яки. Каждую ночь кричат улары (дикие индюки) и голгочут косули. В чащах арчи по ущельям есть кабаны, мы их не видали еще, но, может быть, соберемся поохотиться. Здесь еще скверный корм, поэтому мы отправили до первого июня нашего старшего конюха и рабочего Егора Петровича со всеми лошадьми на пастбище, к озеру Капланкуль- назад, за четыре перехода отсюда, а сами остались здесь вчетвером: Юдин, Бойс, Осман и я. Осман сторожит наш лагерь, а мы работаем в окружающих горах: Здесь много неисследованных хребтов — высоких и снежных. Я веду альтиметрические наблюдения и занимаюсь с Юдиным геологией. Бойе практикуется в топографической съемке. Осман-превосходный повар, а продовольствия у нас на полгода. Едим пловы, шурпу (суп из баранины) и кавардаки (варево из мяса и овощей). К нам приезжают киргизы, привозят кумыс, угощаются и зовут в гости. Превосходно живем: тихо, сытно, дружно и весело. Загорели, окрепли, полны энергии. Читаю дневники прошлых памирских экспедиций, они есть у Юдина. Превосходные дневники! Забавно: стоим у самых снегов, вплотную, а воды нет, ближайший снег не тает еще. Осман ходит на реку-километра за два отсюда. Ходит он и в арчовый лес-за дровами.

Желаю Вам всего наилучшего. Больше почтовых оказий не будет. Следующее письмо получите с Поста Памирского-месяца через три. Не беспокойтесь, мы очень счастливы. Странно вспоминать Ленинград. Каким шумным кажется он отсюда!

Ваш…» (моя подпись)

Из-под одеяла-и морозный воздух палатки… Но Юдина вызывает какой-то киргиз. Стуча зубами от холода, Юдин торопливо сует ноги в сапоги, руки в рукава альпийской куртки. Выходит. Я еще в полусне. Полог палатки откидывается, и Юдин спокойно, тихо и удивительно неожиданно:

— Никакой паники… Гульча разгромлена басмачами…

Басмачи?

В Средней Азии это слово знает каждый. Басмачи- это активные контрреволюционеры. Это те враги советской власти, которые с оружием в руках выступали против нее.

Неожиданное известие, принесенное нам заезжим киргизом-кочевником, означало, что зарубежные империалисты затевают новую авантюру. Мы знали, что среди местных жителей-киргизов Алая и Памира- мы найдем друзей, готовых отдать жизнь за советскую власть. В тишине долин мы слышали смелые голоса комсомольцев-киргизской молодежи, разоблачавшей на собраниях всяческих реакционеров. Но мы знали и то, что многие муллы, баи, бывшие басмачи, готовые мстить всему живому на свете, притаились до случая в здешних горах, полны лицемерия и показного смирения. Мы знали, что они готовы примкнуть к любой авантюре, какую задумают их заграничные покровители. Мы понимали, что в слепой ненависти к советскому строю они готовы опять вооружиться вырытым из-под камней оружием и, забрав с собой родовые семьи, сбросить овечьи шкуры и примкнуть к той стае бандитов, что кинется на нашу территорию из-за границы, которая тянется в почти неисследованных горах и еще плохо защищена… Кинется, чтобы грабежом возместить былые богатства, чтобы громить мирные верблюжьи караваны, надоблачные аульные кооперативы, убивать и пытать девушек-комсомолок, изучающих в школах грамоту, резать всех советских людей, которые попадутся им в руки, стремясь избавиться от свидетелей, рассчитывая, что некому будет изобличать главарей. А при первой же неудаче вразброд-через висячие ледники, сквозь ураганные ветры пустынь-бежать за границу, зная, что от населения ничего, кроме пули в затылок, уже не получишь; бежать туда, где еще можно- и то лишь за золото-найти укрывателей.

Весть о разгроме Гульчи басмачами была ошеломляющей. Однако мы еще имели время трезво обо всем поразмыслить. Мы были в опасности, но реально еще не представляли ее себе.

Мы оделись. Умылись. Велели Осману кипятить чай. Солнце слепило долину длинными праздничными лучами. Мы деловито обсуждали положение: Юдин, Осман и я. Бойе спал, и мы не стали его будить. В свои девятнадцать лет еще очень неуравновешенный, он мог бы нарушить размеренный ход обсуждения действительных наших возможностей.

Первая — оставаться здесь.

Но… ничем не обеспечены мы от внезапного нападения ни ночью, ни днем. С малыми силами никто на нас нападать не станет. А если явится крупная банда, что можем сделать мы, обладая лишь двумя карманными пистолетами да одним стареньким карабином с полусотней патронов? Что будет здесь завтра? Даже-сегодня? Даже- через час?

Вторая-укрыться на погранзаставе Суфи-Курган- тридцать пять километров отсюда.

Это ближайшее и единственное место, где есть вооруженная сила. Застава находится между Гульчой и нами, следовательно, басмачи-по ту ее сторону. И если даже пастух, поведавший Юдину про разгром Гульчи, солгал нам о спокойствии в Суфи-Кургане и о свободном пути туда, все же надо идти на заставу, потому что, появившись там, банда неминуемо придет и сюда. Идти на заставу-есть риск наскочить на банду. Не идти- нет шансов на спасение здесь.

Третьей возможности нет, ибо в Алай (даже если там спокойно, даже если мы уверим себя, что там не догонят нас, даже если забудем и о том, что из Алая-то нам уж вовсе некуда будет деться) уйти мы не можем: в Алае снега непроходимы для вьюков, и нет там ни пищи нам, ни корма для лошадей.

На картах значится: «Укрепление Гульча». Но первая половина этого обозначения существует только на картах. Укрепление исчезло вместе с царизмом. Стены, башни, брустверы, крепостные ворота Гульчи разрушены. А в казарменных зданиях внутри разрушенных стен-ныне исполком, земотдел, склад фуража, комната уполномоченного Особого отдела Тихонова. Рядом-каменные постройки почты, ветпункта и больницы. Дальше-квадрат зеленой травы. Еще дальше-кишлак: одна улица, ряд слипшихся глинобитных лачуг. В них-два кооператива, пекарня, отделение милиции и гульчинские жители. Кругом тополи, кустарник, жидкий лесок… Гульча-ярко-зеленое дно большой чаши. Долина. Края чаши-горы, снежные берега, омываемые голубым небом. Почва на склонах гор зябкая, набухшая, еще не сбросившая с себя оцепенение зимы. Летом склоны зазеленеют квадратами богарных посевов, а сейчас горы безжизненны, неприютны. Только по лощинам чернеют киргизские юрты, насквозь прокопченные дымом очагов.